ОБЗОР КНИГИ: Ю.Г. Тютюнник «Ландшафт и ландшафтность»

Хочу выразить благодарность Ю.Г. Тютюннику за предоставленную возможность познакомиться с новой книгой. Более того, автор сделал ссылку на мою монографию «Ландшафт сам по себе и для человека» несмотря на существующий запрет ссылаться на мои публикации.

В анонсе автор пишет, что «ландшафтность позволяет мыслить ландшафт и те явления, которые описываются, моделируются, интерпретируются с помощью категории «ландшафт», в контекстах и аспектах, выходящих за пределы её традиционных трактовок. Это делает эпистемологию географии более глубокой и гибкой, а также позволяет методологически корректно и методически эффективно утвердить  географию  в  ряду  фундаментальных  наук» (с. 2). Но уже давно понятие ландшафта используется специалистами многих научных направлений без привлечения термина «ландшафтность». Это уже вводит интригу. 

Введение

Вопрос: А является ли «ландшафт» категорией?

Этот вопрос требует серьёзной дискуссии.

В украинском слова «виднокрай», «видноколо» не являются синонимами слова «краєвид», скорее, это синонимы термина «горизонт», понимаемого как всё видимое пространство.

На стр. 4 читаем: «Среди географов существует точка зрения, восходящая к работам немецких ученых 1880-1900-х годов, что их наука вообще в качестве своей основополагающей категории должна иметь именно категорию ландшафта, а не пространства, территории, региона, места, среды или ещё чего-то в этом роде». Но существует и иная точка зрения, согласно которой в качестве основополагающей категории географии является понятие «организация».

Слово «местность» находится со словом ландшафт в определённом смысловом отношении, это часть дневной поверхности, физиография которой является основой для её восприятия как ландшафта – целостного образа.

Автор пишет: «… делается попытка следующего «обуздания» складывающейся методической и эпистемологической ситуации в ландшафтной географии: расширить научную категорию ландшафта до понятия ландшафтности, сделав последнюю областью новых, нестандартных, неожиданных, может быть, противоречивых, но актуально неизбежных, смыслов; не заменяя и не подменяя традиции использования понятия ландшафта в географической науке, прочертить континуум смыслов этого понятия от исторически устоявшихся определений до перспектив завтрашнего дня, которые могут и не мыслиться в привычном для новоевропейской науки ключе» (. 5 - 6). И далее «Смысловое расширение географического ландшафта – это, в первом наиболее простом и грубом  приближении,  и  есть  ландшафтность» (с. 6) Это всё равно, что взять категорию «материя», а затем термин «материальность» объявить смысловым расширением этой категории. Понимаете, какая получается ерунда! И как наукообразно заявляет автор, «ландшафтность до поры до времени дискурсивно как бы «спит» в ландшафте» (с. 6), то, может, пусть спит и дальше?

Изначальная смысловая ёмкость слова «ландшафт»

На стр. 8 автор пишет; «… так и низину, понижение в рельефе». Отмечу, что понижений в рельефе быть не может, поскольку рельеф есть целостный образ топографии поверхности, понижение имеет отношение к поверхности, а не к рельефу, который можно рассматривать как редуцированный ландшафт.

То, что слово «scaf» и далее – «-schaft» означало план, порядок, как раз и свидетельствует о том, что ландшафт есть землеупорядоченность, причём земли - это типы дневной поверхности, например, горы, равнины, леса, степи, луга, поля, болота, пашня и т. п.

Нельзя согласиться, что «Изобретение фульдских монахов –  д.в.-н. lantscaf – соединило в себе весь полисемический потенциал общеевропейского «ланта» и давнего германского «скафа» и в результате (синергетический эффект?) оказалось столь богатым смыслами, оттенками, вариациями и формами смыслов, что аналога ему в человеческой культуре попросту не нашлось: ни национальные «бытовые аналоги», ни зарождавшийся к тому времени французский «пейзаж», ни древние латинские, иудейские, арамейские или греческие квазиландшафтные слова вновь рожденному понятию культуры конкуренции не составили» (с. 8 - 9). Скорее, это было связано с иными факторами. Есть данные, что понятие ландшафта (не термин, а понятие) проникло в Европу из Китая где-то в IV – V веке.

Пролиферация понятия ландшафта

Интересным выглядит следующее: «Внутренние – этимологические, лингвистические, семантические, эпистемологические причины, «толкающие» понятие ландшафта на путь устойчивой и широкой пролиферации, …» (с. 10). Вопрос: Хотелось бы знать, какие причины автор называет этимологическими, семантическими и т. п., и действительно ли такие причины существуют?

Читаем: «Свобода от новоевропейских трактовок и принципов … очень важна для выработки новых способов бытия человека в ландшафте» (с. 10). Но человек не пребывает в ландшафте, это нонсенс, человек пребывает в среде, одним из образов которой является ландшафт, имеющий информационную сущность!

Ландшафт есть следствие разносторонней деятельности на местности, и чем больше разнообразие эта деятельность, тем богаче ландшафт как образ этой местности.

Странным выглядит следующее: «3. Ситуация постмодерна онтологически и гносеологически избыточна. В такой форме она называется гипермодерном. Французский антрополог Марк Оже выделяет три формы подобной избыточности: избыточность событий, избыток пространственности и избыточность индивидуальных антропологических рефлексий. Вторая разновидность избыточности, очевидно, имеет отношение к географии, проявляясь, в частности,  в избыточности географических образов ландшафта» (с. 11). Это указывает на то, что автор так и не освободился от навязчивой идеи сведения географии к пространству, к размещению в пространстве. Да и зачем в работе, посвященной ландшафту, писать о постмодерне и его вариантах.

И далее: «В ландшафтоведении понятия места и ландшафта сопряжены, порою даже чересчур – ландшафт «выводится» из места» (с. 11). Вспомнил шутку: все знают, что они в-месте, но не знают, в каком. Вообще говоря, с местом сопряжены материальные объекты, вещи (место пусто не бывает), но ландшафт – это образ местности (а не места!), структура поверхности которой обусловлена действием некоего организующего (ландшатообразующего) процесса, режима. Так что ландшафт не сопряжён с местом, как понятие, он сопряжён с понятием «местность». Поэтому его можно переносить в разные сферы жизни – экономику, политику, культуру, языкознание и т. п., но во всех этих случаях слово «ландшафт» следует писать в кавычках – это уже метафора.

Мне «нравится» высказывание «электоральный ландшафт», теперь уже говорят об «электоральной географии», а автор такой «географии» считает себя умным!

Что касается идеи С.А. Терепищего, это просто ахинея, пусть с ней разбираются педагоги.

Ландшафт-концепт

Относительно заявления, что «Географ-ландшафтовед, пробегая список свойств концепта, легко заметит, что некоторые из них, а именно, свойства «1», «2», «3», «5», «8», «9», «14», «16», «21», могут рассматриваться как характеристические свойства ландшафта» (с. 15), отмечу, что, например, пункт «7» точно подходит, поскольку ландшафт не телесный, хотя воплощён в телах, но пункт 8 не подходит, поскольку ландшафт – это не поверхность и не объём, это лицо поверхности, как и пункт «16», поскольку становление относится не к ландшафту, а к структуре соответствующей поверхности, а также «21», поскольку ландшафт не может быть представлен, как территория, территорией обладает местность.

Странно выглядит высказывание: «… как некие его глубинные свойства, раскрывающиеся только при скрупулезном философском анализе» (с. 15). Вообще говоря, свойства чего-то, в том числе глубинные, выявляются в ходе взаимодействия с ним. А всё это связано с тем, что автор не определил ландшафт вначале работы.

Автор заявляет: «Это дает нам основание отождествить концепт с ландшафтом, не только как продуктом пролиферации, но и как «объектом» и «предметом» исследования» (с. 15). Тогда выходит, что вместо термина «ландшафт» можно использовать термин «концепт»? Но ведь вопрос не стоит об их отождествлении, а только о том, можно ли понятие «ландшафт» считать концептом, а концепт - это понятие. А это ставит следующий вопрос -

Вопрос: а что изменится, если мы будем считать ландшафт концептом?

Думаю, ничего! Это излишнее философствование. И дальнейший текст свидетельствует об этом – всё надумано, особенно когда автор пишет: «А третью ещё предстоит выявить и методически «приручить»» (с. 16). Это схоже на трёп.  

Далее читаем: «Здесь мы подошли к тому моменту, когда понятие ландшафтности само «просится наружу»». Мне трудно представить «ландшафтность» как понятие, а тем более – как оно «просится наружу». Тогда можно выдумать ещё массу таких «понятий», например, пространство – пространственность, лицо (может использоваться в качестве метафоры ландшафта) – лицевость (возможность видеть не морду, а именно лицо, в некоторых случаях – морду лица), горы – горность, степи – степность, звёзды – звёздность, ещё лучше архитектура - архитектурность и т. д. На самом деле речь идёт о качестве чего-либо, о том, что позволяет с определённой вероятностью воспринять то или иное явление, вещь. Но далее замысел автора становится более очевидным (для чего и пишется вся эта философщина): «за «ландшафтом», понимаемым как философский концепт и репрезентируемым признаками и свойствами первой группы, целесообразно закрепить традиционные, исторически устоявшиеся смыслы и трактовки» (с. 16). Оказывается, автор пытается подвести «философское» основание под «традиционные, исторически устоявшиеся смыслы и трактовки». Но это противоречит духу науки:

наука недостоверна, поэтому ничего традиционного и исторически устоявшегося быть не может, одни взгляды сменяются другими.

И потому если уж говорить о ландшафтности, то

это особенности чего-либо, которые позволяют ему быть воспринятым с определённой вероятностью как ландшафт при наличии реципиентов (воспринимающей стороны)!

Речь, таким образом, идёт о потенциальной возможности быть воспринятым при наличии тех, кто способен выявить паттерн местности или, например, ковра, лица, т. е. о качестве воспринимаемого. В работе «Ландшафт сам по себе и для человека» я показал, что такие крайние варианты рисунков, как высокая упорядоченность (шахматная доска) и случайное размещение чего-либо, не позволяют сформировать ландшафт. Есть множество промежуточных вариантов, и тогда максимальная ландшафтность лежит где-то в промежутке между крайними вариантами. Поэтому ландшафт по своей природе информационен, его проявление (в сознании реципиента) есть событие. И философствовать здесь не нужно. Именно поэтому термин «ландшафт» сейчас используют в экономике, политике, языкознании (языковый ландшафт) и многих других областях знания, в том числе в сфере культурологии. И онотологическая точка зрения здесь не причём. Ландшафтность – это не понятие, это слово выражает свойство, как, к примеру, для человека характерно такое свойство, как человекость (термин, введенный мною) – свойство, степень выраженности которого позволяет узнать в двуногом именно человека, а не, например, обезьяну, кенгуру или страуса. Поэтому никакого обобщения, о котором пишет автор, я не вижу, а вот излишнее философствование вижу. Складывается впечатление, что, после прочтения Делёза и Гваттари, у их взглядов, воспринятых автором, проявилась эпистемологическая необходимость заявит о себе, а у автора проявились свойства делёзности-гваттарности, которое, словами автора, «просятся наружу», но вопрос в том, что разница между ними уж слишком велика.

А вот тоже очень интересно: «Нам представляется, что этот принцип состоит в том, что ландшафт, как категория, находится в онтологически паритетных отношениях с понятием пространства. Пространство и ландшафт не «выводятся»  друг из друга и не интерпретируются в свойствах и признаках друг друга, каждое  из  этих  понятий  онтологически  независимо (имманентно) и гносеологически специфично по способам репрезентации» (с. 16, 17). Хочется спросить автора –

Вопрос: А что означает быть «в онтологически паритетных отношениях»?

То, что «пространство и ландшафт не «выводятся» друг из друга», понятно всем, в противном случае в определениях того и другого мы бы встречали эти термины, но этого нет. Однако здесь автор демонстрирует слишком поверхностное понимание вопроса, возможно, по этой причине, говоря о пространстве и ландшафте, он их не определяет. Но тогда всё, что написано в книге, становится простым трёпом. В то же время отмечу, что и пространство (а это образ), и ландшафт (тоже образ), как и время (образ) имеют одно основание –

наличие определённым образом упорядоченных различий в воспринимаемой среде, которые реципиент способен выявить.

И тогда пространство дневной поверхности проявляется в виде ландшафта!

В связи с этим я хочу привести точку зрения на пространство Анри Бергсона: «Материя как целое должна поэтому казаться нашей мысли необъятной тканью, из которой мы можем выкраивать что хотим, чтобы потом сшивать снова, как нам заблагорассудится. Заметим мимоходом, что эту нашу способность мы подтверждаем, когда говорим, что существует пространство, то есть однородная, пустая среда, бесконечная и бесконечно делимая, поддающаяся какому угодно способу разложения. Подобного рода среда никогда не воспринимается; она только постигается интеллектом. Воспринимается же протяженность - расцвеченная красками, оказывающая сопротивление, делимая соответственно линиям, обрисованным контурами реальных тел или их элементарных реальных частей. Но когда мы представляем себе нашу власть над этой материей, то есть способность разлагать ее и воссоединять по своему вкусу, мы проецируем за реальную протяженность совокупность всех возможных разложений и воссоединении в форме однородного, пустого и индифферентного пространства, поддерживающего эту протяженность. Это пространство есть, следовательно, прежде всего схема нашего возможного действия на вещи, хотя и сами вещи имеют естественную тенденцию, как мы объясним далее, войти в схему подобного рода: пространство есть точка зрения разума. Животное, вероятно, не имеет о нем никакого понятия, даже когда воспринимает, как мы, протяженные вещи. Это представление, символизирующее тенденцию человеческого интеллекта к фабрикации» (Бергсон, Творческая эволюция: 81). Таким образом, пространство есть точка зрения, основанная на восприятии различий окружающей среды, и выводить что-то из пространства не стоит.

Что касается фразы – ««план дает место», но «места не образуют плана»» (с. 17), отмечу, что план не даёт, а определяет место вещей через отношение территориальности.

Философские «приключения» ландшафтности

и проблема пространства

Странно выглядят рассуждения автора о том, что ««ландшафтность» может не только служить инструментом философствования, но и – трансформировавшись в ландшафт-концепт быть основанием и предпосылкой такового. Кроме того, «ландшафтность», как и «ландшафт», может с не меньшим успехом, чем в философии, использоваться в точных науках (см. ниже), областях искусства и даже религиозного ощущения. Очевидно она «перерастает» философское понятие, тем более в контексте достаточно банального для  философии факта – всеобщей связи и взаимозависимости явлений окружающего нас мира» (с. 17). Я не понимаю, как понятие, в том числе философское, может что-то перерастать. Автор отделяет ландшафтность, рассматривая его как некую иную сущность, отличную от ландшафта, чего просто не может быть. Под большим вопросом находится их использование в точных науках, поскольку ландшафт – это целостность, которая не подлежит разложению и измерению. Следовательно, нельзя говорить и об анализе (в традиционном смысле слова) ландшафта. Это же касается и ландшафтности как свойства ландшафта.

Вызывает удивление следующее заявление автора: «Философское обращение к ландшафту, как концепту, то есть к ландшафтности в неявной форме, прослеживается у таких философов ХХ в. как Г. Башляр, В.В. Кизима, М. Мерло-Понти, Ж.- Л. Нанси, В.А. Подорога, М. Фуко, М. Хайдеггер и др. Оно может сопровождаться употреблением соответствующих слов, а может осуществляться и без них, обращаясь к понятиям места, территории или пространства» (с. 17). Во-первых, речь идёт не о философском обращении к чему-то (не говорим же мы о математическом, географическом, физическом обращении), а об обращении к ландшафту философов. Во-вторых, обращение «к понятиям места, территории или пространства» никак не свидетельствует об их обращении к ландшафту: место, территория, пространство и ландшафт – это разные понятия, они не замещаются одно другим и не перекрываются. Это касается и «ландшафтного понимания бытия» - фразы, которая не содержит вразумительного смысла: понимание не может быть ландшафтным или не ландшафтным, это выдумка. Онтология Ж.-Л. Нанси притянута за волосы – ни она не имеет отношения к ландшафту, ни ландшафт к ней. И хотелось бы спросить автора,

Вопрос: О какой телесности в случае ландшафта идёт речь?

То, что написано дальше – «Операционально ландшафтный концепт формируется и раскрывается мыслителем через гипостазирование категории места и введение в онтологию понятия пространственности и операции опространствливания (или опространствования). Или, немного утрируя и поворачивая мысль на 180^о, можно выразиться так: пространственность, репрезентируемая множественностью тела – не «тел»! – это и есть ландшафтность» (с. 18).

Вопрос: какой из этих терминов лишний – пространственность или ландшафтность?

Вопрос: А что такое «множественность тела»?

Смотрите, как «философски»-мутно закручено: ландшафтность есть «пространственность, репрезентируемая множественностью тела – не «тел»!».

Очень непросто обстоит дело со взглядами В.А. Подороги («Метафизика ландшафта»). Ю.Г. Тютюнник приводит цитату: «Ландшафтный образ, – писал исследователь, – остается образом, не столько демонстрирующим нам некое чувство природы, сколько воображаемый  план  места,  где  может  расположиться

архитектонический идеал той или иной философской системы» (с. 18). Но ведь ландшафт сам есть образ, результат определённого взгляда на окружающий мир, и воображаемым планом места он не является (это – информационный пул – сгусток качеств), да и что означает «план места» (даже не местности), ведь можно говорить о плане некоторой территории, но не места! С понятием «место» дело обстоит непросто. С.И. Ожегов (Ожегов, Словарь русского языка, 1952) определяет «место» как пространство, в котором что-то происходит, но это тот случай, когда с ним трудно согласиться, поскольку что-то происходит не только в пространстве, но и во времени, то есть речь идёт о событии. Это событие находится в некоторой связи с другими событиями, что предполагает некую топологию, а не просто пространство. И автор заключает: «Это уже почти, а может и не «почти», определение философского концепта – ландшафта как философского концепта» (с. 18).

Вопрос: а можно ли говорить о почти определении чего-то, и что это за абракадабра – «определение философского концепта – ландшафта как философского концепта»?

Далее ещё интереснее: «Но вот что интересно: если «ландшафты  философствования» (геофилософия) Ницше и Хайдеггера были реальными физическими ландшафтами …» (с. 18). Оказывается, есть ещё и ландшафты философствования – геофилософия!

Вопрос: А причём здесь «гео-»?

Вопрос: Ницше «философствовал, пребывая мысленно и физически в  ландшафте(-концепте)  Верхнего  Энгадина (Швейцарские Альпы)» (с. 18), или в среде Верхнего  Энгадина с его ландшафтами?

Автор хорошо намудрил.

И дальше в том же духе – разбирается вопрос о соотношении ландшафта и пространства без их определения. Категория пространства считается фундаментальной, это, вроде бы «объективная реальность, форма существования материи, характеризующаяся протяжённостью и объёмом» (Ожегов, 1952). На самом деле пространство не является объективной реальностью, таковой является среда, в которой мы обитаем и частью которой мы являемся, а пространство – это одна из проекций этой среды (результат её редукции), то, что из неё искусственно выделяется, это – порождение цивилизации, не более того. Что происходит: из среды выделяется её составляющая, а затем эту среду проецируют на неё, и спорят, эта составляющая абсолютна или относительна, а ещё догадались ««свернуть» пространство в ландшафте» (с. 20). И всю эту дребедень именуют хорологизмом!

Но ландшафт выражает не пространственность чего-либо, а его организацию, которая проявляется в рисунке дневной поверхности в наличии некоторого порядка, определяющего характер нашей деятельности.

Когда я вижу горную местность, я не обращаю никакого внимания на пространственный аспект, я выявляю наличие упорядоченности составляющих – долин, хребтов, плато, и пытаюсь сопоставить их с процессами, которые привели к возникновению этого порядка. Взятая как просто визуальная, она есть картинка, но я начинаю представлять, как эту горную местность следует преодолеть. Попав на ледник, я также, исходя из своего опыта, строю план её пересечения. Вот так и работает понятие ландшафта! На первое место здесь выходит не пространство (а куда исчезло время?), а организация! Поэтому ландшафт и рассматривается как организация рисунка дневной поверхности, без пространства. А автор пишет: «Если же вслед за Платоном и сэром Исааком Ньютоном мы примем за основу понимание пространства, как абсолютного вместилища, то  такая связь разорвется, «ландшафт» и «пространство», как категории, будут существовать независимо друг от друга и в своих фундаментальностях ни онтологически ни гносеологически не будут пересекаться. Тогда мы сможем говорить о паритетности категорий пространства и ландшафта, поднимая вторую до методологического статуса первой» (с. 20). И это при том, что автор стоит на позиции традиционного (как он пишет) понимания ландшафта, т. е. ландшафт для него – это некое природное тело. Вот интересно. Возьмём, например, бутылку (а чем она хуже ландшафта-тела?), и начнём доказывать, что бутылка – это философская категория с онтологическими и гносеологическими корнями, а затем будем искать паритетность категорий пространства и бутылки. Наличие бутылки (тем более - бутылок) с её бутылко-местом о многом может сказать, например, что мы – на верном пути к … магазину «Ликеро-водочные изделия». Но автор «находит» выход из положения: «Трудность отказа от традиции можно достаточно легко преодолеть: отказаться от термина «ландшафт» и заменить его термином «ландшафтность»» (с. 21). Вот как можно самого себя поднять за волосы. Но ещё раз напишу:

ландшафтность – это только степень выраженности, качество, позволяющее с большей или меньшей вероятностью сформировать соответствующий образ местности.

И вопрос автора – «с помощью какого механизма и каких категорий можно «склеить» онтологически независимые или равно-положенные, пространство и ландшафт?» (с. 21) снимается как бессмысленный! Заменять ландшафт его свойством – ландшафтностью – означает демонстрировать непонимание того, что такое «ландшафт».

Далее автор обсуждает позицию В.С. Преображенского о географическом подходе и геогенности. Мне пришлось лично контактировать с В.С. Преображенским ещё в начале 80-х годов, и у меня сложилось впечатление о нём, как об авторитарном человеке. Но дело не в этом. Если мы говорим о географическом подходе (по словам Преображенского, «общенаучный пространственный подход рожден географическим (геогенен)», что не соответствует действительности), то и каждая другая отрасль знаний может претендовать на наличие своего подхода. Это ни к чему не ведёт, поскольку подходы должны быть общенаучными. Нельзя считать корректным и «увязку» В.С. Преображенским «категории ландшафта с понятием сверхсложности. Он подчеркивал, что понятие ландшафта является адекватной моделью для исследования сверхсложных феноменов в иных науках» (с. 22). Но мы имеем куда более серьёзную модель сложности – так называемые большие системы А. Пуанкаре! Что же касается перехода В.С. Преображенского «к мышлению ландшафтом как философским концептом» (с. 22), это выдумка автора. Мой разговор с Преображенским в 1983 году относительно сложности исследования ландшафта (в традиционном понимании) показал, что он не нашёл подхода к исследованию такой сложности, но требовал это от других.

Я не понимаю, что такое «общественно-географическое крыло нашей науки» (с. 22), такое выражение отбрасывает автора в прошлое. Автор пишет: «Наиболее  ярким  их представителем был, вероятно, В.Л. Каганский. Рассуждая о признаках, свойствах, вообще об онтологии ландшафта, он сделал акцент на таких его качествах, как сплошность, полимасштабность и полиметричность; на способности к «самочленению» и «саморайонированию», на том, что ландшафт – прототип описания «иных пространств», на том, что он имеет «почти бесконечную ёмкость смысла и деятельности», характеризуется неразрывностью «геометрии и физики»» (с. 22). В своё время я высказался относительно взглядов В.Л. Каганского, здесь отмечу только «самочленение» и «саморайонирование». Это надуманные качества: и членение, и районирование осуществляем мы сами, причём разные авторы это делают по-разному, а в природе никакого районирования, тем более «само-» нет, есть дифференциация, создающая различия.

Ландшафт-функтив

Читаю … читаю … читаю. Наконец, вижу слова «география» и «ландшафт»: «Своеобразие же географии в том, что её дискурс формализуем только наполовину: потому она и является наукой и естественной и гуманитарной одновременно. В ней – предел возможностей формализации, и этот предел приурочен к географическому понятию ландшафта: ландшафт, интерпретируемый как функтив, суть предельная модель» (с. 25).

Вопрос: Что такое «предельная модель», и модель чего?

Складывается впечатление, что автор заполнил свой тезаурус терминами, и пытается их использовать, не задумываясь о том, какую пользу это может принести, если, конечно, не брать во внимание «то, как ландшафт-функтив работает как  н а у ч н а я  к а т е г о р и я  в некоторых качественно различающихся областях торможения бесконечных скоростей хаоса» (с. 25). Но мне нравятся высказывания автора, подобные следующему: «Рассматривать понятие ландшафта, понимаемого как функтив, в области географии особой нужды нет: он нею рожден, и он её рождает (с последним, напомним, согласны не все географы, меньшинство)» (с. 25). Это – глубокая псевдонаука! Выше автор пишет, что «функтив – это категориальность (категориальный аппарат, система категорий) той или иной фундаментальной науки» (с. 23), хотя категориальность – это не категориальный аппарат, это то же самое, что и ландшафтность по отношению к ландшафту. Более того, автор отмечает, что «Собственно понятие функтива, которое Делёз и Гваттари не очень-то и объясняют, – достаточно абстрактное понятие» (с. 23).

Вопрос: Если Делёз и Гваттари «не очень-то и объясняют», что это такое, то, может, стоило сначала обсудить это понятие в кругу специалистов?

Но автору не до обсуждения, он «нащупал» нечто такое, что, как ему кажется, возносит его на вершину геофилософии (что это такое, неизвестно!), поэтому он пишет: «но для поиска нашей ландшафтной модели научного знания оно имеет важное значение, если не сказать принципиальное» (с. 23). Обратите внимание на пафосный стиль текста.

Теперь о соседях и междисциплинарности. Автор заявляет: «Трудно в методологии науки найти нечто такое, что принесло бы географии вреда больше, чем междисциплинарность. В том, что географию долгое время не признавали и по сей день многие не признают фундаментальной наукой, или хотя бы единой наукой, виновата именно она» (с. 26). Не могу согласиться с этим. Так утверждать всё равно, что обвинять ребёнка в том, что он ещё не может действовать по-взрослому. Нельзя винить научное направление в том, что длительное время оно не демонстрировало свою фундаментальность, это связано с тем, что область его исследования нетривиальна, и выйти на неё было не так просто. Сегодня это уже сделано: областью исследования географии являются особые формы организации земной среды, которые проявляются как (гео)холоны=оргии (смотрите материалы на нашем сайте «Fundamental tasks of Geography»). Выход на понятие «организация» выводит географию на один уровень со всеми науками, которые сегодня признаются, как фундаментальные. К сожалению, автор ничего не знает (или делает вид, что не знает) об этом, хотя соответствующие работы общедоступны. Между прочим, именно наш подход снимает вопрос о дифференциации географии, имевшей место в недавнем прошлом, действительно выражая единство географии.

Молекулярный и космический ландшафты

Автор задаётся вопросом: «Что заставляет химиков и генетиков использовать эпистемологически столь необычную для них категорию как «ландшафт»?» (с. 27), и пишет: «Ответ неожиданно прост: сверхсложность¹¹» (с. 27), а в сноске отмечает, что «более подходящим в данном случае понятием будет понятие сложностности, разрабатываемое в философии постструктурализма» (с. 107). Это очень похоже на ландшафтность, только есть ли смысл оценивать сложность с помощью сложностности – степени сложности. Что касается М. Кастельса, он совершенно прав, но стоит ли усложнять ситуацию введением терминов «сверхсложность» и «сложностность»? Думаю, нет. Между прочим, именно сложность воспринимаемого вызывает потребность в таких интегральных образах, как ландшафт, поскольку такие образы основываются на выделении качеств. В то же время не думаю, что, посвящая роботу ландшафту как явлению географическому, следует уделять такое внимание использованию этого термина специалистами иных областей – это их проблема. А вот утверждать вслед за В.С. Преображенским, что «мера  сложности ландшафта “не имеет <…> аналогии в других науках”» (с. 28) не стоит, поскольку в таком случае следовало бы обсудить эту меру. Не могу согласиться и с тем, что использование термина «ландшафт» специалистами иных направлений всегда обусловлена сложностью, думаю, всё снова упирается в определение ландшафта, чего автор не сделал.

Далее автор пишет «Первейшим и наиболее очевидным качеством ландшафта, позволяющим описывать сверхсложные явления понятно и  н а г л я д н о, является его фактическая визуальность (иногда говорят «физиономичность») и имманентная визуализируемость. Эти его свойства настолько очевидны и естественны, что даже в комментариях особенных не нуждается: во всяком случае, так многим кажется. Иногда они вводятся в определение ландшафта¹², а в некоторых случаях гипостазируются настолько, что само изображение принимается за ландшафт» (с. 28) (следует ссылка на мою монографию). Разрешите не согласиться с этими утверждениями. Наглядность не имеет отношение к ландшафту, это касается дневной поверхности, а ландшафт есть образ, возникающий в результате взаимодействия репициента и структуры дневной поверхности (потому я и утверждаю, что ландшафт подобен лицу, а не лицевой поверхности), т. е. автор всё перепутал. Что касается очевидности, не думаю, что это так. Видение рисунка поверхности ещё не говорит о способности сформировать её сжатый образ. Ссылаясь на мою работу «Ландшафт сам по себе и для человека», автор, или не разобравшись, или намеренно исказив то, что там написано, заявляет, что «само изображение принимается за ландшафт». Он пишет, что «неявленного, невидимого, непредставимого, не визуализируемого, невыражаемого в цветах и валёрах, тонах и оттенках, линиях и объемах, конфигурациях и формах ландшафта попросту не существует» (с. 28). Но я неоднократно писал о том, что на фотографиях и картинах художников изображается не ландшафт, а дневная поверхность, и что такие изображения наш мозг трансформирует в ландшафт как паттерн. Это значит, что без реципиента ландшафта нет, есть физическая поверхность с её характеристиками. Плохо, когда берутся описывать взгляды других авторов, не поняв то, что они пишут. Между прочим, так называемы эпигенетический «ландшафт» К. Уоддингтона есть поверхность, позволяющая сформировать определённый образ, но в этом случае лучше говорить не о ландшафте, а о рельефе. Это же касается и «ландшафта» активности по А. Варнеку. Дальнейший текст на этой странице – обычное умничанье, не имеющее отношения к науке. Кстати, автор приводит определение ландшафта К Тролля – «Под географическим ландшафтом мы понимаем часть земной поверхности, которая по внешнему облику и взаимодействию своих проявлений и взаимосвязей, как внутренних, так и внешних, образует пространственное единство конкретного содержания и с ясно выраженными границами, за которыми данный географический ландшафт переходит в ландшафты иного рода» (ссылка 12)». Интересное определение, если убрать «взаимодействию своих проявлений и взаимосвязей, как внутренних, так и внешних».

Мне нравится то, что пишет автор далее: «… важным обстоятельством при изучении и репрезентации сверхсложных явлений и фактов с помощью ландшафта-функтива является то, что он (ландшафт-функтив) синтезирует в себе самые разные вещи и процессы природы и общества, создаёт самые причудливые онтологические смеси. Это сразу же избавляет исследователя от необходимости, с одной стороны, соблюдения методологической чистоты и методической строгости своей науки» (с. 29). Это действительно так: если не определять ландшафт, а делать вид, что обсуждаешь его, «это сразу же избавляет исследователя от необходимости, … соблюдения методологической чистоты и методической строгости своей науки», отсюда и «способность к синтезированию  онтологических смесей, синтетический потенциал ландшафта велики» (с. 30). Это последнее высказывание требует ответа на вопрос –

Вопрос: Что такое «онтологическая смесь», не похоже ли это на, например, смесь воды и вина?

Извините, я не являюсь специалистом по онтологическим смесям, поэтому считаю, что автор, использовав этот наукообразный шедевр, должен был его определить. И ещё вопрос –

Вопрос: Как понимать нефеноменологичность молекулярного уровня явлений природы, и, возможно, следовало бы говорить не о молекулярном уровне явлений, а о явлениях на молекулярном уровне?

Создаётся впечатление, что автор хочет задавить читателя «высочайшим» уровнем своих знаний, но впечатление складывается обратное. Смотрите, что автор пишет: «Можно также вспомнить о таком «классическом» полезном свойстве ландшафта как эмерджентность» (с. 30). Но ведь эмерджентность имеет отношение к нашему восприятию, а если автор стоит на позиции, что ландшафт вещественен, то –

Вопрос: О какой эмерджентности идёт речь?

Обратите внимание на дальнейший текст: «Но это понятие присутствует практически в каждой науке, и менять «эмерджентность химическую» на «эмерджентность ландшафтную» особого смысла нет» (с. 30).

Вопрос: Извините, а немного глуповат, Бог с ней, с «эмерджентностью ландшафтной», но что такое «эмерджентность химическая»?

Эмерджентность не может быть химической, физической и т. п., это просто эмерджентность!

А, вот: «Открытые в химии и генетике способы ландшафтных интерпретаций …» (с. 30)! Оказывается, ландшафтные интерпретации были открыты в химии и генетике! И это вместо того, чтобы делать свои открытия! Чем только эти химики и генетики не занимаются!

Теперь коротко об идее Л. Сасскинда, который использовал словосочетание «космический ландшафт», как и «ландшафт пространства-времени», но речь там идёт о конфигурации, однако слово «ландшафт» используется как метафора, и его следует писать в кавычках. И нельзя заявлять, что «в математической физике, так же как и в супрахимии, генетике, ландшафт используется, прежде всего, как способ визуализации очень сложных теоретических построений» (с. 30), поскольку ландшафт - это не способ, это естественно сформированный в нашем сознании образ, паттерн! И нет ландшафтных моделей, есть модели поверхностей, конфигурация которых может служить основой для проявления ландшафта как паттерна рисунка, конфигурации этой поверхности. Это то, чего автор не понимает!

Ниже автор в сноске несколько унизительно высказывается об идеях венгерского учёного Е. Савы-Ковача, огульно отбрасывая его точку зрения, что указывает на отсутствие научной культуры. Отмечу, что этого автора незаслуженно затёрли по причине нестандартности (как тогда это воспринималось!) его высказываний, что не делает чести его современникам и более поздним авторам. Думаю, это было следствием давления советского «ландшафтоведения», а Венгрия относилась к социалистическому лагерю, т. е. к зоне интересов СССР.

Сложно понять автора, который пишет: «В более «мягком» варианте физико-математические визуализации посредством ландшафта обращаются не к первичности геометрии, а к первичности информации (вещество и энергия вторичны). Это – старый добрый платонизм, переделанный на новый информационно-компьютерный лад» (с. 30).

Вопрос: Как можно математически визуализировать нечто?

Математика – это, прежде всего, язык, позволяющий описывать некоторые виды отношений, но от неё визуализация не зависит: «математика есть обширная формальная система символов, установленных конвенциональным образом, и операциональных аксиом без лимитированного содержания: все возможно в нашей фантазии (Пуанкаре)» (по работе: Ж.‑Ф. Лиотар, Феноменология). Визуализация посредством ландшафта – это свидетельство полного непонимания автором сути ландшафта!

Ландшафт не есть форма визуализации, это – форма компактного, сжатого выражения видимого или представляемого – образ, который воспроизводится в сознании без контакта с объектом.

Что касается информации, я неоднократно писал, что она возникает в результате обработки реципиентами сигналов, сведений, данных, а проявляется в виде поведенческих актов и структур.

Завершая обзор взглядов астрофизиков, автор пишет: «… с позиций ландшафтно-географической логики, подобное употребление понятия ландшафтного разнообразия вполне адекватно. Но при одном условии: ландшафт должен быть оторван от Земли и вынесен в космические просторы, он должен стать «космическим ландшафтом». … Это значит, что понятие ландшафта должно преодолеть масштабную ограниченность географических объектов. Причем «космические ландшафты» будут «тянуть» масштаб земного ландшафта вверх по шкале, а «молекулярные ландшафты» – опускать его вниз» (с. 31).

Вопрос: Это всё про что?

Это – про отрыв ландшафта от Земли, и, думаю, у автора есть соответствующий план такого отрыва – полёт на Луну, например! Он пишет о том, что «понятие ландшафта должно преодолеть масштабную ограниченность географических объектов» (слава Богу, не силы гравитации)! Оказывается, понятия (не объекты, а понятия!) характеризуются масштабами. Такие высказывания указывают только на одно – на полную некомпетентность автора в контексте обсуждаемой им проблематики! Понятия не характеризуются масштабами, это – представление, идея, логически оформленная мысль о предмете (Ожегов, Словарь русского языка, 1952)!

Размерность

Знаете, когда автор поднимает вопрос размерности ландшафта, забыв определить его и ссылаясь на давно устаревшие представления учёных ХХ века, хочется остановиться и прекратить читать, но продолжить необходимо. И вот почему. Автор использует термин «размерность». Но всё дело в том, что это касается не ландшафта, а порождающей его вещественной основы, каковой является местность. Это было показано в моих работах, чего автор не заметил (или не захотел заметить). Поэтому понятно, что размеры местностей, которые мы выделяем, не выходят за пределы определённого диапазона, и здесь нечего обсуждать. Нет маленьких и больших ландшафтов – это несуразица, так как ландшафт – это образ, находящийся в соответствии с некоторой местностью.

Автор пишет; «Модными, можно сказать, стали исследования физико-географических феноменов (береговых линий, форм рельефа, контурности почвенного покрова и др.) с применением теории фракталов, оперирующей не классическими целостными, а дробными значениями размерностей» (с. 33 - 34).

Вопрос: Что такое «физико-географический феномен» и являются ли таковыми береговые линии, формы рельефа, контурности почвенного покрова?

Этот фрагмент текста указывает на некомпетентность автора как географа. Я не буду затрагивать вопрос о сути физической географии (это было показано мною в работе: Ковальов О.П.  Проблема людини і географія майбутнього: чи є достатнім наукове відображення геопростору.  Український географічний журнал, № 1 (33). 2001- С. 57-62), но «береговые линии» – это элементы морфологии поверхности; выражение «формы рельефа» - это проявление некомпетентности автора, так как можно говорить только о формах поверхности (об этом я неоднократно писал); контурность почвенного покрова есть вопрос почвоведения, а не географии. Так, извините, что отражает текст этой книги? Обратите внимание на это: «Однако самое интересное в проблеме размерности ландшафта начинается тогда, когда его полимасштабность и полиразмерность переносятся из размерностной вилки «от кочки до географической оболочки» в большие и меньшие диапазоны. «Скольжение» метрики, ограниченное «кочкой» и «географической оболочкой», пролонгируется за пределы и первой и второй. Привычный ландшафт, как таковой, в этом случае, конечно, исчезнет. Но останется та особая ландшафтная логика, которую мы и называем ландшафтностью» (с. 34). На голову бедного читателя сыпется лавина терминов, и не дай Боже, это начнёт читать студент или начинающий ландшафтовед, поскольку просто увязнет в этой демагогии.

Вопрос: В чём суть ландшафтной логики и почему в соответствие ей ставиться термин «ландшафтность»?

Дело в том, что сам ландшафт, как образ, возникает спонтанно, он не подстилается логикой. С помощью логики можно создать схемы, например, схему геосистемы как совокупности связей. Между прочим, та самая сверхсложность, о которой пишет автор, исключает какую-либо логику.

То, что написано далее, делает понимание ландшафта автором более определённым – это чисто советское ландшафтоведение с его фациями, урочищами, местностями. Но в работе «Ландшафт сам по себе и для человека» я показал, что за всем этим стояла трансформация смыслов этих терминов, и что к ландшафту они отношения не имеют.

Относительно введённого М. Ронаи термина «геоскопия» можно сказать только то, что никакого влияния на восприятие поверхностей разных масштабов и формирование их образов он не оказывает. Интересно, а как быть в случае, когда исследователь носит очки? Теперь можно говорить о биоскопии, социоскопии, кстати, и о Тютюнникоскопии! То, что автор написал далее – «Свойство  это  для  географических феноменов настолько важно, что в индивидуальной трактовке ландшафта наряду с его приуроченностью к неотектоническому блоку, служит, наверное, второй по значимости причиной понимания ландшафта как индивидуума» (с. 34 - 35) – чистое наукообразие. Вообще текст заполнен массой голословных утверждений вроде «Это замечательное свойство геоскопии – одно из важнейших свойств ландшафтности. Обобщая (и немного огрубляя), можно сказать, что геоскопия, а вслед за ней и её результат – ландшафтность, это географический взгляд на мир независимо от размеров этого мира» (с. 35). Оказывается, на мир можно смотреть географически, тогда «геоскопия» - это трансформация мира с помощью геоочков! На всю Вселенную, вслед за автором, будем смотреть «бесприборно»-геоскопически. То, что написано дальше, ни детям, ни взрослым читать нежелательно, поскольку это – утверждения, далёкие и от науки, и от философии: автор просто демонстрирует свой словарный запас. Не может не поражать такое, например, высказывание: «Стягивающая геоскопическая работа ландшафтности, таким образом, будет выглядеть так: … нано- → микро- → мили- → мезо- → макро- → мега- → гига- … » (с. 35).

Автор рассуждает о дисциплине «Общее землеведение» как географической, которая познаёт «самые общие законы и закономерностей жизни нашей планеты» (с. 36), но мною было показано, что эта дисциплина не относится к географии, она относится к планетологии!

Сложно понять, какое отношение к ландшафтной проблематике имеют странствия Демокрита и его идея относительно множественности миров. Это касается и истории развития мысли в географии, прежде всего – множественности миров. Смотрите: «Видение Гумбольдтом этой множественности как «мировых островов» Вселенной, к одному из которых принадлежит Земля [38, с. 280], можно расценивать как интуитивно-географическое предвосхищение современных концепций множественности миров теоретической физикой» (с. 36). Извините, но современные концепции множественности миров касаются совершенно иных оснований «миров»!

Не может не смущать следующее заявление автора: «Конечно, речь идет только о географии искусства – в данном случае о произведениях в жанре научной фантастики.  Но  если  мы  считаем  географию  искусства полноправной ветвью географической науки, то и её точку зрения обязаны вводить в круг обсуждения» (с. 38). Во-первых, научная фантастика не имеет отношения к искусству, во-вторых,

Вопрос: Откуда взялась ещё и «география искусства»?

Какие только «географии» не придумывают авторы (об этом я неоднократно писал), но каждая такая выдумка сразу ставит под сомнение их квалификацию как географа. География есть наука, исследующая формы организации части земной среды, которую мы именуем геосредой, а если брать во внимание эстетические аспекты этих образований, то была введена артгеография, но это не география искусства.

Так называемая «геофизика ландшафта» - это выдумка, поскольку ландшафт, по своей сути, не физичен.

Относительно «элементарной ячейки ландшафтной организации», упоминаемой В.Н. Солнцевым, я дал достаточно вразумительный обзор в работе «Ландшафт сам по сеюе и для человека». Ландшафт, как целостность, не может иметь элементарных или каких-то ещё ячеек, составляющих! Там же приведен и материал, касающийся понятия «фация»: фации к ландшафтам отношения не имеют. Высказывание «микросубстратное ландшафтоведение» есть профанация!

Вопрос: Каков смысл содержит следующее высказывание автора «феноменологически сравнить «ландшафтные результаты» первых и вторых¹⁷, оставаясь на позициях чистого физикализма, не представляется возможным» (с. 39), и что такое «ландшафтные результаты»?

Я смысла здесь не обнаруживаю.

Вопрос: Что такое «ландшафтная визуализация микрокомпонентов на уровне макрокомпонентов» (с. 39), как визуализация может быть ландшафтной и какие варианты визуализации ещё существуют?

Вопрос: Как понять высказывание: «ландшафтность, работает как машина» (с. 39)?

А зачем понимать, здесь просто следует воспринимать автора как гения в плане фабрикации наукообразных текстов! Видите, что он пишет: «Это и есть настоящая машина, ландшафтность – это ландшафт, понимаемый как машина» (с. 39 - 40). В Интернете можно найти материал под названием «Ландшафт женского тела» (его авторы не читали монографию Ю.Г. Тютюнника), тогда выходит, что женщина – это машина, поскольку в представлении автора ландшафт – объёмное тело, имеющее «морфолитогенную основу, неотектонический блок» (с. 33).

Вопрос: На каком топливе эта машина – ландшафт – работает?

Но автор не останавливается в своих машинных измышлениях: «В простейшем случае – это машина визуализации, но простейшим случаем машинерия ландшафта не исчерпывается» (с. 40). Куда дальше! А дальше –

Машина ландшафтности

И тут обнаруживается, что М. Ронаи - автор термина «пейзажность», который Ю.Г. Тютюнник абсолютно нормально перевёл как «ландшафтность», понимал эту самую пейзажность так: «это своеобразная л и ц е в о с т ь территории,  сформировавшаяся под влиянием образов и ощущений, даруемых нам искусством (в первую очередь пейзажной живописью и пейзажной лирикой), обусловливаемых мифопоэтикой и историческими реминисценциями  («локальные  мифы», «археология ландшафта»), банальным созерцанием, а также такими прозаическими вещами, как геополитика, региональная политика,  управление  территорией¹⁸ и  т. п.» (с. 41). Как пишет автор, «Кроме того, исследователь с помощью понятия пейзажности ставил целью передать такие свойства ландшафтного вида как нечёткость и расплывчатость (propriété nébuleuse), которые обусловливаются вариативностью ментальных интерпретаций и восприятий лицевости одной и той же территории разными индивидуумами и группами, в зависимости от суммы, влияющих на них социальных и культурологических факторов, обстоятельств» (с. 41). Так это же совершенно нормально! Я не читал работу М. Ронаи, но писал, что метафорой ландшафта является именно лицо – лицо дневной поверхности, причём задолго до того, как прочитал «Тысяча плато». Поскольку это для меня было очевидным, я и не обратил внимания на то, что Ж. Делёз и Ф. Гваттари использовали «пэйзажэитэ» в своём трактате. Но вот вопрос –

Вопрос: А причём тут «пролиферация понятия ландшафта» (с. 41)?

И следом ещё

Вопрос: А что такое «ландшафтный вид»?

Дело в том, что ландшафт многими трактуется именно как вид местности. Возможно, автор этого не знает, но это не свидетельствует в пользу его квалификации. Выходит - видовой вид. Между прочим, автор даже не упоминает определение ландшафта, содержащееся в «Европейской ландшафтной конвенции»: «The European landscape convention defines landscape as an „area, as perceived by people, whose character is the result of the action and interaction of natural and/or human factors‟. Landscape can be defined as “an expanse of scenery and objects which can be seen in a single view”. Landscape and townscape includes the look and form of buildings and includes heritage assets, for example, ancient field patterns and the layout of towns» -

(www.coe.int/t/dg4/cultureheritage/heritage/Landscape/default_en.asp).

Зато автор много места уделяет неологизмам, возникшим при переводе слова «пейзажность» на разные языки.

Автор пишет: «Если взять геохимию ландшафта, то машинами предстанут потоки и трансформации вещества в разно-ранговых (вложенных друг в друга) ландшафтно-геохимических сопряжениях …» (с. 43). Но не может быть геохимии ландшафта, корректно говорить о геохимическом ландшафте (как характере распределения химических элементов).

Честно говоря, мне становится некомфортно, когда я читаю высказывания вроде: «откуда в ландшафт поступает вещество и куда оно уходит из ландшафта?», и ответ: «приходит из ландшафта и уходит в ландшафт же» (с. 43), и мне хочется спросить –

Вопрос: А можно ли измерять, взвешивать ландшафты, и какие единицы измерения при этом используются?

В общем, какая-то фигня получается! Автор просто древен в своих утверждениях. Снова мы читаем об урочищах, подурочищах, местностях, и «вещество в урочище приходит из местности и уходит в местность же. Но и урочище и местность – одно и то же: ПТК, ландшафт – в общем понимании» (с. 43). О каком общем понимании пишет автор, сказать сложно. Я много раз ставил вопрос о том, что если «урочище и местность – одно и то же: ПТК, ландшафт – в общем понимании», то

Вопрос: какой смысл одному явлению ставить в соответствие несколько терминов?

Вопрос: Тогда, в чём состоит различие между географией и ландшафтоведением, или это два термина, обозначающих одно и то же?

Ответа нет! Но есть вот такая несуразица: «мы не можем увидеть в катене столь привычные для системного подхода «вход» и «выход» вещества. Она предстанет перед нами как некий его круговорот²¹, самовоспроизводящийся в ландшафте-ПТК» (с. 43). Извините, но это же безграмотность! Читать дальше эту несуразицу становится всё труднее, но надо продолжать, и натыкаешься на очередной шедевр: «Таким образом, мы можем определить ландшафтную машину, как нечто, что движется по уровням онтологических размерностей²³ и масштабам восприятия, и, независимо от того, на каком  уровне  находится,  воспроизводит  один  и  тот  же эпистемологический  продукт-результат  –  ландшафт-функтив» (с. 44).

Вопрос: Что такое «онтологическая размерность», какова её мера, и какие размерности, кроме онтологической, ещё существуют?

Честно говоря, я боюсь, что автор ответит, и ответ будет ещё круче, чем этот текст! Что такое «онтология»?

Вопрос: Если онтология - это учение о предельных основаниях бытия вещей, т. е. о невидимой сущности зримых вещей (например, Антонов. Зеркало: онтология невидимого), то о каких размерностях идёт речь?

То, что автор даёт в ссылке 23, сразу ставит вопрос о его отношении к науке. Читаем: ««Между», понимаемое, как мельчайшее неделимое (может быть, это и есть струны современной физики), можно интерпретировать как некую п е р в и ч н у ю г е о г р а ф и ч н о с т ь. В силу этой первичности и изначальности, на самом крохотном уровне организации материи ещё рано говорить о конституировании ландшафтности. Но далее, поднимаясь вверх по масштабу, мы на первой же «ступеньке», вступим в область работы ландшафтной машины, безотносительно к тому имеет здесь место субъективность наблюдателя, или нет» (с. 109). Я уже не говорю о том, что квантуется не пространство и время (ведь это абстракции, вызванные к жизни цивилизацией), а среда. Но 

Вопрос: Кроме «первичной географичности» существуют ли вторичная, третичная и т. д. географичности?   

А как вам нравится это: «что «кусочки» пространства и времени являются материализацией чистой геометрии, которую наш язык обозначает предлогом «между»» (с. 109)? А я думал, что наш язык может различать только кусочки колбасы, оказывается, ещё и пространство и время! Что касается «первичной географичности», это мне напомнило первичный бульон в аспекте зарождения жизни. Автор просто не понимает, что отличает область исследования географии.

Идём дальше: «Ж. Делёз и Ф. Гваттари идут дальше и наделяют лицо (территории, ландшафта, просто лицо) совсем уже необычными свойствами. Зá лицом не скрывается что-то предметное, как мы к тому привыкли. Нечто предметное имеет лицо a priori и ни в какой дополнительной лицевости не нуждается» (с. 44).

Знаете, Ж. Делёз и Ф. Гваттари – выдающиеся философы, но если всё копировать, не подключая критическое мышление, то мысль остановится, а это не должно случиться. В чём вопрос? А в том, что то, что определяется как «территория», не может иметь лица, поскольку это не морфологическая единица поверхности, это – одна из характеристик (размеры, фигура, положение по отношению к территориям соседей). Нельзя говорить о лице лица, поскольку речь идёт о лицевой поверхности (до неё можно дотронуться, а до лица - нет), а вот лицевая поверхность в лицевости как раз нуждается: такие поверхности, как шар и эллипсоид вращения не являются лицепорождающими фигурами: за «лицом» имеется нечто, что обусловливает его существование, если, конечно, его различают. Не всё так просто. Не помню, кажется, я приводил пример, когда в 1967 году в долине Гоначхир (бассейн Теберды) на большой скальной степе я увидел барельеф Ленина. Небольшие отклонения от точки наблюдения приводили к его исчезновению. О какой машине здесь можно говорить? Что касается порождения машиной функции, думаю, наоборот: необходимость в той или иной функции есть основа для порождения машины как упорядоченного набора действий, связанных единой организацией. Если кто-то считает иначе, пусть высказывается.

Автор отмечает: «Если мы не признаём ландшафтом, то, что порождается лицом за пределами размерности «мезо-», то это – проблема метода, а не факт онтологии» (с. 44 - 45). После слова «ландшафтом» я бы не ставил запятую.

Вопрос: А причём тут онтология?

Вопрос же не сводится только к масштабам, потому понятие ландшафта, понимаемого как лицо, и используется в других научных направлениях.

Читаем: «телесность как бы подстраховывают категорию «пэйзажэитэ» от тривиального сведéния к видимости нáми, к тривиально-картинной изображённости пейзажа» (с. 45). Смысл угадывается, но написано слишком вычурно. Имеет место некорректность: не может быть тривиально-картинной изображённости пейзажа, пейзаж – это не изображённость, это образ видимого, сформированный в нашем мозге, и процесс этот уж точно нетривиален. И точно нельзя согласиться с автором, что «… речь идет отнюдь не о привычном пейзаже и пейзажности! Их пэйзажэитэ, очерчиваемая «линией пейзажности», суть именно ландшафтность, а та якобы пейзажность, которая суть привычная картинность, очерчивается ими совсем иной линией – «линией живописности»» (с. 45). Слово «пейзаж» и означает «ландшафт», если не приписывать последнему те значения, которые присутствовали в советском «ландшафтоведении». И абсолютно некорректно заявлять, что «… ландшафт – это тело рождаемое видом» (с. 45). Первичным является именно тело, которое продуцирует морфологию своей поверхности, воспринимаемую нами, как его лицо. Поэтому и можно говорить об, например, экономическом ландшафте, если экономику рассматривать как тело (но экономика – это организация производственных отношений): мы всегда видим только поверхность. И далее: «Но вся эта непростая постструктуралистская диалектика ландшафтности нам для того и понадобилась, чтобы конституировать ландшафт именно тáк: «тело рождаемое видом»²⁵» (с. 45). На этом фрагменте я остановлюсь несколько подробнее, поскольку автор ссылается на мою работу, а в сноске не слишком корректно описывает мои взгляды. Во-первых, когда я писал свои монографии и статьи, я отмечал существование двух дискурсов и пояснял, почему выбираю один из них, чего автор не делает. Во-вторых, весь этот псевдофилософский стиль текста ничего не даёт для действительного понимания феномена ландшафта: ничего видом (думаю, имеется в виду внешним видом) не рождается, наоборот, тело, которое есть организация структуры и функций, как бы сообщает об этой организации своим видом, позволяющим делать предположения о его устройстве и действиях. В-третьих, в сноске автор заявляет: «уместно вспомнить о том, что вид, картина, изображение, гипостазируемые и отождествляемые сегодня некоторыми ландшафтоведами [51] с ландшафтом, как таковым, фактически отрывают его от телесности. Онтологически это некорректно, поскольку тело и видимость, как это показано Ж.-Л. Нанси [71], взаимообусловлены. Утверждение же о том, что вид – это вид тела, банально и в научном отношении методически бесплодно. Сия бесплодность проявляет себя, в частности, в том, что некоторые географы сегодня практикуют отрыв географический образ от его физического носителя (ландшафта как объективной реальности) и начинают манипулировать «висящим в воздухе» образом ландшафта (чаще всего – плодом индивидуальной фантазии), выходя за рамки собственно научного дискурса» (с. 109 - 110). Уместно или неуместно, но ландшафт, как образ местности, никоим образом не отрывается от того основания, которое служит источником его образа. Автор намеренно исказил то, что я писал во многих работах. И если Ж.-Л. Нанси так писал (я его работу не читал), то мои взгляды полностью совпадают с его точкой зрения. Но, как пишет автор, «вид – это вид тела, банально и в научном отношении методически бесплодно» (хотя у меня речь идёт о дневной поверхности, а не о теле), то следует спросить –

Вопрос: Тогда что это, вид чего, если не поверхности тела?

Что касается бесплодности в научном отношении, то я пока ещё не встречал работ Ю.Г. Тютюнника, которые содержали бы научные результаты, он только векторы меняет «с «машина → лицо» на «машина ← лицо»» (с. 45), но это несерьёзно. Но он продолжает: «Но первое важное свидетельство того, что они эвристически и дескриптивно востребованы и эффективны, мы уже имеем. Это использование модели или категории «ландшафт» в точных науках» (с. 45). Остаётся только спросить –

Вопрос: Так существует ли возможность производить измерения ландшафта, и каковы единицы измерения, может это «ландшафтдюшки»?

Что же касается жонглирования метафорой, то не «ландшафт» есть метафора, а «лицо» по отношению к ландшафту, но «ландшафт» может быть метафорой, когда речь идёт о морфологии чего-либо. Относительно научности/ненаучности позиции, согласно которой ландшафт есть лицо местности, я скажу так: здесь мы сталкиваемся с участием человека, его способности улавливать и формировать главные черты местностей, увязывая их с порождающими их процессами, режимами, т. е. для научного поиска имеем очень широкое поле действия. Однако у автора человек вообще отсутствует, а это значит, что отсутствует и то, что следует называть ландшафтом. Можно иметь острое зрение, различать множество деталей видимой поверхности (как это было, например, у неандертальцев), но, не обладая развитым абстрактным мышлением, «не видеть» ландшафт.

Ландшафт как предельная множественная модель

Я не буду описывать то, что написано в первом абзаце, поскольку это чистой воды профанация. Отмечу только, что структура не есть организация, это только её часть. Что касается так называемых геомасс, я неоднократно показывал, что это – результат непонимания того, что исследует география: никаких геомасс нет. Автор с лёгкостью использовал надуманные термины, не считая нужным обсуждать их. Он заполнил страницы научной терминологией, и многим может показаться, что это – высочайший, недостижимый для них уровень, в действительности, это – трёп.

Элементы ландшафта и элементы множества. Я пропущу часть текста, посвящённой множествам – это неинтересно. Что дальше пишет автор: «В  ландшафтоведении кондиционного определения «элемента» тоже нет, хотя именно элементы ландшафта – это то непосредственное, с помощью и на основе чего мы физически воспринимаем и идентифицируем ландшафт – визуально, тактильно, акустически. Элементы – это также тот фактический, базовый, низший уровень ландшафтной организации, без опоры на который невозможно конституировать ландшафт как феномен, а значит и как модель» (с. 47).

Не буду останавливаться на кондиционных определениях, а что касается элементов ландшафта, на основе которых мы воспринимаем ландшафт, обращу внимание, что мы воспринимаем элементы физиографии поверхности, а не ландшафта, поскольку последний есть интегральный образ, и как таковой, на элементы он не делится – это целостный паттерн. Это касается и лица: в памяти хранятся не элементы лицевой поверхности, а её паттерн – лицо. И совершенно доисторически выглядит следующее предложение: «… все последующие «кирпичики» и «блоки» ландшафтной организации – геомасса, геогоризонт, геокомпонент – это уже в той или иной мере продукты и идеализации, абстрагирования» (с. 47).

Автор утверждает, что «согласно этимологии самóго слова, смысл понятия «элемент»  органически  сопряжен  со  смыслом  понятия упорядоченности. На первый взгляд, это не очевидно, но это так» (с. 47). Я помню симпатичную фразу: не чтобы то очень, но так оказывается. Это из той же оперы. Уже просто теряешься, чему посвящена книга – ландшафту или всему, что попало. Но, слава Богу, что автор отказался давать математическую трактовку элемента, хотя, если это не делаешь, то зачем об этом писать. Не буду обсуждать и определение элемента ландшафта, данное автором – это профанация.

Читаем: «Говоря об элементном уровне организации ландшафта, …» (с. 48). Но автор так и не понял, что сам ландшафт и есть организация, поэтому писать «организация ландшафт» просто некорректно. Дальнейший текст – надутая философия. Прочтение дальнейшего текста заставило меня написать следующее:

Обращаюсь к молодым географам и ландшафтоведам: обходите эту книгу стороной, она может нанести существенный вред вашим представлениям о науке вообще и географии в частности!

Продолжим: «Выбрать геокомпонент из ландшафта без того, чтобы ландшафт не разрушить, мы не можем ни при каких условиях. А вот соединяя любые геокомпоненты в любых сочетаниях и количествах (вплоть до одного, например, в случае поверхности Луны), мы в любом случае получим ландшафт» (с. 57). Интересное заявление. Мы действительно не можем «выбрать геокомпонент из ландшафта», поскольку никаких геокомпонентов в нём нет, это выдумка. Поэтому и соединять их «в любых сочетаниях и количествах (вплоть до одного, например, в случае поверхности Луны)» нельзя. Интересно, автор, стоящий на позициях советского ландшафтоведения, написал «в случае поверхности Луны». После симпатичного словоблудия относительно классов, автор заключает: «Ландшафт – это комплекс, убеждать географа в этом не надо» (с. 58). Я так не думаю, учёный именно и должен убеждать, иначе его тексты переходят в категорию деклараций, что мы в этой книге и имеем. Извините. Но дальше пошёл снова трёп.

Эмерджентность  и  гармоничность.  

«Рассуждения о ландшафте как предельной теоретико-множественной модели будут незавершенными, если не вспомнить, о центральном понятии ландшафтоведения – том, что Л.С. Берг назвал гармонией ландшафта, а в более прозаических вариантах известно как его эмерджентность. Вполне обосновано считается, что без гармонии-эмерджентности нет ландшафта» (с. 58). Во-первых, «гармония ландшафта» - это не понятие, это характеристика (означает согласованность, стройность). Во-вторых, гармония характерна не только для ландшафта, она характерна для всего, что проявляется, как целостность, поэтому и эмерджентность связана с гармонией, которая, однако, в полной мере никогда не достигается. Наконец, непонятно, почему автор считает эмерджентность прозаической (будничной), это далеко не прозаический эффект. Что касается заявления «целое больше частей» и ему подобных, я не раз отмечал, что целое не больше сумы его частей, а просто нечто иное, обладающее своими свойствами. А дальше идёт чистое наукообразие: «Обратим внимание на одно свойство гекомпонентов, которое из виду обычно упускают. Феноменологически геокомпонент «располагается» как бы на двух уровнях: видимом и невидимом, или, если использовать подходящий для данного случая термин М. Ронаи «геоскопия», геоскопическом и микроскопическом. С видимым уровнем геокомпонента проблем нет, а вот на микроскопический внимание почему-то обращают мало. Между тем, на геоскопическом уровне геокомпонент практически не отличим от геомассы, он становится самим собой только тогда, когда мы принимаем  во  внимание  микроскопический  уровень  его организации» (с. 59). Автор решил прилепить термин «феноменология» к тому, что к ней отношения не имеет. «Микроскопический» не значит невидимый, это же связано с остротой зрения. Можно взять увеличительное стекло, микроскоп, и посмотреть. Что касается термина «геомасса», он выражает всего только некомпетентность тех, кто им пользуется: приставка «гео-» должна означать наличие свойств, характерных для рассматриваемых явлений. Об этом свидетельствует и то, что Беручашвили что-то из чего-то изгонял.

Следующий абзац советую читателям просто пропустить. Далее автор пишет: «Но «эмерджентность», …, это только первое приближение, «грубая форма» гармонии. Последняя куда более таинственней, сложнее и методически эффективнее, ибо способна связывать в одно целое части, которые, физически связать невозможно. Зададимся простым вопросом: виден ли геоскопически ландшафт, как гармоническое образование? – Нет, не видим» (с. 59). Автор так и не понял, что «эмерджентность» не есть гармония, это спонтанное проявление чего-либо. Это свидетельствует о том, что автор использует термины чисто формально, не разобравшись в их значении. Это касается и термина «гармония». Не гармония «способна связывать в одно целое части» - это глупость – а гармония возникает благодаря определённым связям между частями. Мне очень «нравится» заявление автора, что «ландшафт, как целостное образование можно увидеть, поднявшись над уровнем «мезо-» («макро-»), то есть как бы выйти из ландшафта, стать над ним или в стороне, и посмотреть на масштабно уменьшенный ландшафт «оттуда»» (с. 59 - 60).

Вопрос: Если выйти из ландшафта, то где ты окажешься?

Автор даже не понимает, что ландшафт – это наш компактный образ местности, в середе которой мы находимся, который проступает в сознании на основе всего нашего опыта действия на этой местности! Ссылка на Г. Гомейера (сноска 33) действительно полезна, но автор находится в полном противоречии со взглядом этого учёного, поскольку Г. Гомейер связывал понятие ландшафта с восприятием местностей, не подумав о том, что каждая местность может служить основой для её восприятия как ландшафта. И, конечно же, никакого уменьшения ландшафта не происходит, поскольку речь идёт об эффекте перспективы.

Автор пишет: «Некоторыми ландшафтоведами эта ясность  абсолютизируется  настолько,  что  существование ландшафта как целостности утверждается только на таком – дистанционном, или телескопическом, уровне восприятия …» (с. 60). «Некоторые» - это я во множественном числе, приятно! Удивляет лёгкость, с которой автор приписывает представления другим авторам! Ещё раз повторю:

ландшафт, как образ местности, порождается всеми отношениями, в которые человек вступает с местностью как сферой его действий!

Удивляет и отношение к таким терминам, как «паттерн» и «фрактал», причём автор не считает дать объяснение, почему.

«Первые признаки эмерджентности ландшафта, появляющиеся в зоне масштабного перехода «микроскопический» / «геоскопический» уровни …» (с. 60). Це вже казна що! Признаком эмерджентности является проявление в нашем сознании чего-либо! Далее идёт словоблудие. Обратите внимание на этот фрагмент: «А теперь вспомним, что никаких бесконечностей в ландшафте нет,  и  всё  то,  что  называется  бесконечностью,  суть экзистенциальная или физическая невозможность. Иными словами, откажемся от понятия «бесконечность» и посмотрим, что в этом случае произойдет с отражением «частей» ландшафта на его «частички» и как поведут себя мощности тех и других» (с. 61).

Вопрос: Как можно было пропустить к изданию книги, содержащей такую муть?

Автор пишет: «Мы имеем дело с достаточно сложной «иерархической игрой» элементов в ряду возрастания сложности организации ландшафта «элемент – геомасса – геокомпонент – ландшафт»» (с. 61). Но если даже согласиться (хотя это невозможно) с таким рядом элементов, то, во-первых, они не приводят к ландшафту, а только к ПТК, во-вторых, ландшафт – это не сумма, ни элементов, ни компонентов, ни пресловутых геомасс, это образ! А пробуксовывает это всё на всех уровнях, поэтому всё, написанное далее, просто трёп.

От предельной модели к ландшафтности

Ну, вот, из всего наукообразия я выделил вот это высказывание: «Дальше «идёт» ландшафтность, как расширение модели «ландшафт» за её пределы. То есть ландшафтность предстает перед нами как модель запредельная» (с. 66).

Вопрос: В чём суть модели «ландшафт»?

Продолжим: «Ландшафтность, выступающая с претензией на роль общегеографической модели мышления, как бы доводит формализуемое до  середины географического дискурса, а далее возможности формализации сходят на нет»  (с. 66).

Вопрос: А что, существует общегеографическая модель мышления?

А что, ты не знал? Есть биологическая, социологическая, геологическая, химическая и много других моделей мышления!

Вопрос: А что представляет собой середина географического дискурса?

Так там же написано – «а далее возможности формализации сходят на нет», далее – сплошная экзистенция! Читаем: «единая география – наука естественно-общественная, точно-гуманитарная» (с. 66). Э, господин автор, география и так едина, и говорить об этом нет смысла, и потому она не естественная и не общественная хотя бы потому, что общество есть часть Природы. Это чётко показано в моей монографии «Ландшафт сам по себе и для человека», и в многочисленных статьях. А то, что написано далее – пустая демагогия (без кавычек).

Ландшафтоведческий экзистенциализм

Знаете, я удивляюсь, как можно столько написать в режиме пустой демагогии!

Вопрос: Какое отношение к ландшафтной проблематике имеет проблема самоубийства или анализ абсурда?

Вопрос: Хотелось бы также знать, что такое «антропогенное ландшафтоведение», это такое, которое создано человеком?

Вопрос: А можно узнать, что такое край ландшафтной «ночи»?

Я пропустил часть текста, поскольку он не имеет никакого отношения ни к ландшафту, ни к ландшафтности, и наткнулся вот на что: «У ландшафта нет ничего внешнего, он существует как «бытие-в», любая среда ландшафта – тоже ландшафт» (с. 70). Нормально, правда?

Мне нравится высказывание автора: «В воображении большей части географов и сегодня человек и машины – отдельно, ландшафт – отдельно» (с. 70). Тут же вспоминаешь: Котлеты - отдельно, а мухи - отдельно.

Вопрос: А какое отношение к делу имеют шимпанзе?

Теперь о культуре (вопрос обсуждается на стр. 72). Этот вопрос не такой простой, как кажется. О культуре говорят, когда имеют дело с трансформацией чего-либо в направлении улучшения условий достижения цели. Так, например, возникает речь, используются различные предметы, строится жилище (в том числе гнёзда) и т. п. Но значительно раньше растительность сформировала почвенный покров и способствовала формированию рыхлообломочных отложений на континентах с серьёзными последствиями, и это тоже следует относить к культуре. Поэтому человек не изобретал культуру, она была и до него, он её только усложнил. Отсюда и бессмысленность так называемого культурного ландшафта (я уже писал о том, что это означает существование безкультурного ландшафта).

Посмотрите, как автор старается наукообразить свою работу: «Как назвать сию область? Экзистенциальный алармизм? Инвайронментальная эсхатология?» (с. 73).

Не могут не поражать высказывания автора, подобные следующему: «Продукты ландшафтоформирующей и ландшафтопреобразующей деятельности  человека  называются  антропогенными ландшафтами, а вся их сумма может считаться географической оболочкой, которая таким образом предстает перед нами как антропогенный ландшафт самого высокого таксономического ранга» (с. 73 - 74). Бог с этими антропогенными ландшафтами, но географическая оболочка (если такая имеет место) уже точно не есть сумма ландшафтов! Дальше – больше: «антропогенизированная ландшафтная оболочка и все её более мелкие подразделения, не имеют никаких «чёрных дыр», щелей и ландшафтных  разрывов. Она не продырявлена городами, поскольку города – это урбанизированные ландшафты; она не посечена транспортными  коммуникациями,  поскольку  они  – транспортные ландшафты; в ней нет «чёрных дыр» полигонов ТБО, поскольку их можно и нужно тоже рассматривать как особую разновидность антропогенных ландшафтов – паразитических» (с. 74). Не буду касаться термина «антропогенизированный», который явно хуже, нежели «антропотизированный», не могу ничего сказать и о «чёрных дырах», поскольку мало знаю о них, но если товарищ пишет о транспортных ландшафтах, это уже полный капец. Оказывается, всё просто: мотаются автомобили, поезда, плавают корабли и лодки – это всё «транспортные ландшафты».

Вопрос: А в случае подземных трубопроводов следует говорить о таких ландшафтах?

Вопрос: А просеки в лесах – тоже транспортные ландшафты?

Вопрос: На морях и озёрах на лодках плавают отдыхающие, такие варианты тоже есть транспортные ландшафты?

Таких вопросов можно задать много, но вразумительных ответов мы не получим.

А вот ещё один «шедевр» - техногенный покров как ведущий ландшафтоформирующий геокомпонент, «состоящий из инженерных сооружений, домов, артефактов, машин, дорог и т.п.» (с. 74). Автор, который говорит, что каждый имеет опыт ландшафта, демонстрирует полное его отсутствие, зато заполняет текст такими терминами, как «экзистенциал» и «ценность»! Поэтому такой ландшафт, согласно автору, «можно разложит на разные ценностные векторы, и посмотреть, как вдоль каждого из них выстраиваются ландшафтные продукты человеческих усилий, ума, чувств и глупости» (с. 75). Интересно, выше автор пишет о целостности ландшафта, а теперь он его раскладывает «на разные ценностные векторы»! Молодец! И, оказывается, есть акультурные ландшафты, но «следует помнить, бóльшая часть акультурных ландшафтов – это ландшафты, сформированные непроизвольно и без злого умысла: в силу объективной  ограниченности человеческого знания и технологии» (с. 75). Знаете, это мне напоминает дипломные работы слабых студентов 30 – 40-летней давности. Я поставил под сомнение корректность, прежде всего, культурного ландшафта, а теперь и акультурного. Можно говорить только об антропотизированных ландшафтах (изменённых деятельностью человека), хотя лучше говорить о физиографии. В природе животные тоже влияют на характер дневной поверхности, такие варианты следует именовать биотизированными.

Автор использует термин «экосистема»: «знаний о закономерностях строения и функционирования ландшафта  (экосистемы)» (с. 76), но это термин экологический, в географии ему соответствует термин «биогеоценоз». Здесь же он прогнозирует появление ландшафтных технологий – это полный вымысел. Дальнейший текст – простая банальность.

В царстве ландшафтного абсурда

Автор пишет: «Ландшафты абсурда – назовем так всё то, что «более акультурно, чем акультурные ландшафты». Эти ландшафты изучены плохо» (с. 79). Я не могу с этим согласиться, эти «ландшафты» вообще не изучены, поскольку их не существует, а абсурдом является то, что пишет автор.

Думаю, автор рассчитывает на то, что его будут читать молодые, но у них голова закружится от высказываний, подобных этому: «Ландшафты и их  дериваты …» (с. 79). Отсутствие научных результатов компенсируется всё новыми терминами.

Вопрос: А что может выступать в качестве дериватов по отношению к ландшафтам?

Кого может привлечь такой текст: «если вектору ландшафтной деятельности человека придать экзистенциальный смысл, то сразу «всплывёт» одно очень неприятное свойство экзистенциала, и притом свойство сущностное. В философии экзистенциализм оно известно как бытие-к-смерти» (с. 79). Интересно, почему, так часто обращаясь к экзенстенциализму, автор не ссылается на Г. Марселя, одного из крупнейших философов недавнего прошлого.

Будучи географом, я заинтересовался вопросом о «чистой» физической географии

Вопрос: Так что, есть и «грязная» физическая география, и почему только физическая?

Интересно: «Короче, ряд выстраивается в направлении усиления процессов девастирования и деструкции ландшафта» (с. 80). Но ландшафт не подвергается деструкции, этот эффект действует на физические поверхности, причём на месте одной физиографии возникает иная, и экзистенция здесь не причём. Квинтэссенцией рассуждений автора является следующее: «Предлагается  первый  опыт  «экзистенциогенного» факторально-динамического  ряда  антропогенно-техногенно-изменённых и созданных человеком ландшафтов. … он нам видится таким: поп-ландшафты – покемон-ландшафты – интерстициальные ландшафты  –  антиландшафты  –  ландшафтоиды. Количество абсурда, или бытия-к-смерти (если понятие количества для его оценки подходит), в этом ряду нарастает слева направо» (с. 80 - 81). Ну, если в схеме количество абсурда нарастает слева направо, то в самой монографии автора это количество распределено достаточно равномерно. Сами понимаете, комментировать то, что написано, бессмысленно, поэтому я пропускаю ряд страниц. Но мой взгляд наткнулся на «антиландшафты» (с. 89).

Антиландшафты. «Термин «антиландшафт», автором которого является В.Л. Каганский [42], кажется нам весьма удачным и адекватным именно в связи с сущностной мортальностью и некрофильностью этого типа ландшафтов абсурда». Поражает воображение следующее: «Нет, смерть в ландшафте  тоже  есть,  но  это естественная и понятная (рациональная) смерть – смерть как закономерное окончание любого жизненного процесса» (с. 89). Я думал, что авторы фильмов-ужастиков не совсем здоровые люди, а тут – Ю.Г. Тютюнник …! Следует срочно снять картину – «Смерть в ландшафте»! Понимаете, как можно далеко пойти в своих «философских» измышлениях: «Из факта витальности ландшафта следует очень простой вывод: если ландшафт вдруг оказывается á-витальным, то он перестает быть ландшафтом и становится á-ландшафтом, то есть антиландшафтом. Антиландшафт – это место зарождения и проистекания смерти искусственной, такой, которая вызывается и стимулируется человеческой деятельностью …» (с. 89). Вот так! Теперь никто не должен говорить «лунный ландшафт», «марсианский ландшафт», поскольку, в силу их а-витальности, они есть не ландшафты, а антиландшафтами! Я пытаюсь представить себе такое чудо, не выходит. Это же надо представить и антилицо (может это морда?)!  

А вот ещё одно измышление автора – «ландшафтоиды»: «Ландшафтоид – это безнадёжно больной ландшафт. Я подчеркиваю: б е з н а д ё ж н о» (с. 93). Нет, не могу согласиться, если речь идёт о таких вывертах, то, скорее, следует говорить о безнадёжно больном авторе!

Я пропускаю ряд страниц, заполненных белибердой, но вот – «Ландшафтоид – феномен новый (1970-е – 2000-е), неизученный. Но одна его разновидность уже успела, что называется намозолить глаза» (с. 95).

Вопрос: А как такие а-феномены могли быть изучены, если ландшафтоведы ещё не знали, что Ю.Г. Тютюнник их придумает?

Негативная поляризация ландшафтной сферы

и деонтология ландшафтоведения

Раздел обсуждению не подлежит.

Выводы

  

«категория «ландшафт» является специфической, уникальной и неповторимой категорией культуры» (с. 102).

Вопрос: Кто понял то, что написал автор?

Никто, я тоже. Все категории уникальны и специфичны, иначе они бы не были категориями. Я вообще не обнаружил в работе того, что может быть основой отнесения понятия «ландшафт» к категориям, ведь категория – это предельно широкое понятие …, как, например, «пространство», «время», «материя» (Кондаков Н.И., Логический словарь-справочник, 1975).

«рассматриваемый, с точки зрения науки, ландшафт, как объективная реальность Мироздания ...» (с. 102). Как высокопарно написано!

Нет, извините, на этом закончу.

Вывод

Прекрасный пример того, как, используя наукообразие, можно попытаться создать себе имя учёного, но, к сожалению, вышло наоборот – создано имя псевдоучёного. Работа полностью лишена каких-либо научных результатов, что автор попробовал прикрыть насыщением текста научной и философской терминологией. Отсутствие научных результатов в работе прикрыто пеной псевдофилософии и наукообразия. Ставится вопрос о целесообразности и продуктивности смыслового расширения понятия «ландшафт» до понятия «ландшафтность», но для формирования такого понятия нет никаких оснований. Я не советую никому смотреть этот наукообразный ужастик, поскольку это может отбить охоту заниматься реальными исследованиями в области географии и ландшафтоведения.

Монография рекомендована к печати Учёным советом Института эволюционной экологии Национальной академии наук Украины, а рецензенты – все известные люди. Насколько серьёзно они подошли к этой книге? 

Доктор географічних наук                       Ковальов О.П.

P.S.

Хотелось бы обратить внимание читателей, которые всё же просмотрели творения Ю.Г. Тютюнника и других «ландшафтоведов», исходящих из материальности ландшафта (и рельефа), на следующее обстоятельство. Если следовать взглядам Анри Бергсона (Творческая эволюция), существует, так сказать, познание материальных вещей (такое познание он связывал с инстинктом и писал, что инстинкт есть врождённое познание вещи), и познание отношений между вещами, т. е. форм. Он писал: «Главной функцией интеллекта будет, поэтому, поиск средств выхода из затруднений при любых обстоятельствах. Он будет искать то, что может лучше всего ему служить, то есть лучше всего впишется в предложенные рамки. Он имеет дело главным образом с отношениями между данной ситуацией и средствами её использования. Врождённой в нём, следовательно, будет тенденция устанавливать отношения, а она предполагает естественное знание некоторых очень общих отношений - ткани, из которой деятельность, присущая любому интеллекту, выкроит более частные отношения» (с. 78). Поэтому интеллектуальное познание всегда носит гипотетический характер, но именно такое познание является основой научного поиска, имея огромное преимущество перед, так сказать, вещным познанием. Тогда, сторонники материальности ландшафта (а таких очень много, поскольку уж очень трудно оторваться от твёрдой «почвы») пользуются инстинктивным познанием. У них слова «ландшафт» и «рельеф» привязаны к вещественной поверхности, и они всё ещё ходят по ландшафту и рельефу (как неандертальцы с их слабо развитой абстракцией). Но когда их об этом спрашиваешь, они заявляют, что это не так: никакой логики! Те же, кто связывает слова «ландшафт» и «рельеф» с отношениями между материальными вещами, слагающими дневную (видимую) поверхность, используют интеллект, формируя образ местности (как фрагмента поверхности), т. е. паттерн. Обладая таким паттерном, его носитель, выявив местность соответствующего типа, уже связывает её с определённым способом поведения, что существенно расширяет его возможности и даёт преимущество, поскольку он отталкивается не от огромного количества данных о материальных вещах, а от абстрактной формы, которую формируют отношения между ними. Кстати, это в своё время побудило меня ввести понятие об онтоландшафте как основании для формирования абстрактных форм разными реципиентами. Каждый такой образ есть гипотеза, а не жёсткое безапелляционное утверждение, какими изобиловало советское «ландшафтоведение».

Это касается не только ландшафтоведения, но и географии (уже придумали даже географию сцены!). География также является абстрактной наукой, она не может исследовать множество материальных вещей (она в них утонет и, следует сказать, уже утонула). Её задача состоит в исследовании отношений, приводящих к паттернам, основанным на понятии организации.