Комментарии к статье В.Л. КАГАНСКОГО "Ландшафт и культура" (Общественные науки и современность. 1997, № 1. - С. 134-145)

Мне давно хотелось посмотреть работы В.Л. Каганского. Моё внимание привлекла данная статья. И хотя она 1997 года выпуска, её присутствие в Сети говорит о том, что автор остался на тех же позициях. Свою разработку он начинает так: «Культура является существенным аспектом ландшафта, а ландшафт - средой, сферой и ценностью культуры. Культура - всегда сопряжение человека и ландшафта; ее трудно представить вне обращенности к ландшафту. Видение культуры подразумевает ландшафт. Видение ландшафта подразумевает культуру». К сожалению, автор не определяет ни ландшафт, ни культуру, что несколько усложняет понимание текста. Но сразу отмечу, что в действительности, ландшафт – это и есть культура, это образ среды (прежде всего дневной поверхности, на которой разворачивается основное действо), возникающий в результате её восприятия через призму культуры. Это значит, что культура просто не может быть «существенным аспектом ландшафта». Более того, сам человек есть культуризированная природа с присущим ему языком, так что он просто не может воспринимать иначе, как, так сказать, окультурено. Но это касается восприятия всего, в том числе и человека человеком. В.Л. Каганский пользуется несколько размытыми формулировками типа: «пространственное и семантическое осмысление сплошной ткани ландшафта, попытка выявления системы его смысловых форм, ландшафтная феноменология культуры и культурная феноменология ландшафта» (с. 134). Думаю, к таким симметричным высказываниям следует относиться с осторожностью. Создаётся впечатление, что есть два варианта осмысления «сплошной ткани ландшафта» - пространственное и семантическое. Но это не соответствует действительности, ведь пространство – это тоже всего только концепт, порождённый культурой цивилизации.

Ландшафт природный и ландшафт культурный

Как всегда, этот вопрос сложнее, чем кажется. Спрашивается: до какой глубины проникает культура? Ведь культура не есть нечто, выходящее за рамки природы. Следовательно, всё упирается в понимание и определение культуры. Латинское слово «cultus» («culta») означает возделывание, обработку, уход, как и нечто сакральное. Но ведь мы имеем прекрасные примеры преобразования среды животными с целью улучшения условий обитания, более того – растениями (достаточно вспомнить о почве). Если пойти ещё глубже, можно привести пример флювиации, которая также изменяет характер поверхности в направлении уменьшения сопротивления. Итак, можно так определить слово «культура», что она станет выражать все те действия в природе, которые улучшают протекание процессов и закрепляют достигнутый результат (речь идёт о некотором режиме как организации действий). Тогда разница между природным и культурным ландшафтом исчезает, тем более, человек – тоже природа. А говорить о каких-то компонентах ландшафта некорректно – ландшафт их не содержит.

Меня заинтересовало следующее высказывание автора: «Отсюда вывод: люди могут жить в ландшафте, не соотносясь с ним как таковым (как могут жить в истории, сего не ощущая)» (с. 135). Всё верно! Но если история – это абстракция, с которой люди, живя, не соотносятся, то как они могут не соотносится с ландшафтом, который, согласно автору, имеет компоненты, может расчленяться и т. п.. На самом деле, ландшафт – это тоже абстракция - образ, поэтому далеко не все, живя, соотносятся с ним, как и с историей. Вернее, такое соотнесение имеет место всегда (на подсознательном уровне), просто на нём большинство не акцентирует внимание.   

Без фона и объектов    

Каганский пишет о географической карте: «города, реки, вулканы, памятники, озера и т. д., размещенные на каком-то поле, фоне», но такая карта не является географической – назовите её как угодно иначе, но только не географической. При этом он указывает, что ландшафт – это сплошная среда, но ландшафт – это не сама физически проявленная среда, а образ её организации, который не является, так сказать, ни пространственным, ни временным, поэтому ландшафт и не может быть нанесен на карту. Никакой ошибки карты не существует, поскольку просто не существует ландшафтных карт. Это и не непрерывное поле, а паттерн. Ландшафт – это не текст, а смысл, который содержится в тексте дневной поверхности. Поэтому нельзя говорить и о каком-либо разделении ландшафта: никакие части в нём не выделяются, поскольку никаких границ, в том числе нежёстких, в нём нет. Границы содержит наше восприятие различий дневной поверхности. Поэтому те границы районов, которые Каганский нанёс («сумма границ образовала сплошное черное пятно, границы занимают весь ландшафт» (с. 135)), к ландшафту отношения не имеют – это физиографические районы, а ландшафт – это организация воспринятых нами различий. Поэтому странно выглядит выражение: «данные и даже иногда видимые в материале ландшафта (территории) границы» (с. 135). Никакого материала ландшафта нет, а если использовать это слово, то только как метафору. Ландшафт не расчленим, как нерасчленима идея. Здесь же требует объяснения и отношение между терминами (в данном случае именно терминами) «ландшафт» и «территория»: между ними уж точно нельзя поставить знак тождества. Не может ландшафт и членить сам себя, в нём нет районов, а выражение: «способы выделения его частей предстают как результат деятельности различных групп, по-разному обживающих один и тот же ландшафт» не имеет смысла, поскольку обживается не ландшафт, обживается местность – участок поверхности, характеризующийся специфическим ландшафтом - организацией её рисунка. А обжитый участок выделяется уже как иная местность. Режим деятельности, обусловленный той или иной культурой, формирует свою организацию рисунка поверхности: так культуры и отражаются в ландшафте. И если уж говорить о ландшафте как среде, то это – среда особая, это – паттерн среды, который детерминирует характер деятельности. Понятно, что не только безразличного, но вообще никакого соседства в ландшафте нет, оно имеет место на местности. Некорректно говорить о расчленении ландшафта на части, да ещё и о том, что «ландшафт сам себя членит» (это – излишнее мудрствование), поскольку ландшафт есть компактный паттерн. Абсолютно непонятной выглядит фраза «Расчленения культурного ландшафта на части, составляя компонент его жителей, сами входят в ландшафт» (с 136). Это же касается и выражения «индивидуализация ландшафта» (с. 136): автор ничего не пишет, что он под этим понимает, поэтому смысл замутнён.

Теперь о соседстве. В.Л. Канагский пишет: «Ландшафт - среда, где соположенность непременно рождает смысловые, вещественные, утилитарные, символические взаимодействия, потоки ресурсов и конфликты. Безразличного соседства в ландшафте не бывает». Но это касается не ландшафта, а местности. Несколько странным выглядит обращение Каганского к воззрениям Аристотеля относительно пространства – к ландшафту это никакого отношения не имеет. Это же касается и мест, почему-то опять ландшафтных, каждое из которых вроде бы имеет много функций, и используются они в разных целях. Место – это не нечто фиксированное и вещественное (здесь я вижу то же непонимание «места», которое имеет место у М.Д. Гродзинского), это – не нечто физическое, физическими являются вещи/тела как узлы отношений, сочетание которых определяет возможность реализации тех или иных функций. Но сами функции не реализуются в местах: у функции нет места, функция реализуется через отношения между составляющими структуры. Поэтому высказывание «При этом не только места обретают функции, но функции и смыслы наращивают свои места» (с. 136) просто не имеет смысла, хотя, возможно, говорить о месте смысла в пространстве смыслов и можно. И уж очень надумано-философски выглядит весь следующий абзац. Места не могут быть участниками взаимодействий, взаимодействуют потоки и составляющие структуры, образуя разные по сложности узлы взаимодействий, которые постоянно перемещаются, поэтому, так сказать, сеть мест постоянно перестраивается. Место проявляется в том случае, если то, что ему соответствует, притягивает отношения. Поэтому-то и нет, как отмечает сам В.Л. Каганский, возможности создания «единой меры для универсального ранжирования мест» (с. 136). Отсюда -  и уникальность каждого места.

Фраза «Легко ранжировать фрагменты ландшафта, если видеть в них лишь скопление ресурсов - полезных ископаемых, площадок для строительства, лесов и даже красивых пейзажей» (с. 136) сразу делает понятным видение автором того, как он понимает ландшафт. Простите, какое отношение к ландшафту может иметь всё то, что перечислено? Ещё раз отмечу: ландшафт не содержит фрагменты и части, это – интегральный образ. Кстати, он не характеризуется и площадью или размерами – это является характеристикой местности, а не ландшафта. И природа ландшафта не является такой, которая предполагает бесконечное множество способов выделения элементов – это сильное заблуждение.

Ниже мы видим рассуждения автора о разнообразии ландшафта. В Украине сказали бы: знову за рибу гроші! Разнообразием характеризуется не ландшафт, а местность, являющаяся физической основой его порождения как паттерна. Автор не понимает, что рельеф – это тоже паттерн, его нельзя ставить в один ряд с растениями, населёнными пунктами и т. п. У рельефа тоже нет пространства, это тоже паттерн, выражающий интегральные особенности высотной конфигурации местности. Здесь же автор в ссылке (6) отмечает, что анализу текстов (мало ему ландшафта) не хватает «категорий, которые могут быть почерпнуты из морфологии ландшафта (даже реконструкции Ю. Лотмана, по-моему, тусклы). Ландшафт есть прототип описания иных пространств. Картина, феномен ландшафта могут быть выражены общими категориями - пространство, место, масштаб, форма, дистанция и т.д. Если ландшафт можно уподобить тексту, явно возможен и обратный ход: представить текст как ландшафт» (с. 138). Не буду отстаивать реконструкции Ю. Лотмана, скажу только, что у ландшафта нет морфологии, морфология есть у местности – это её морфотип.

Человеческая деятельность не существует в ландшафте, она реализуется на местности. Очень непонятно выглядит фраза «А трансформация ландшафта имеет целью восстановить такое соответствие: цивилизации с простыми массовыми технологиями и немногими социокультурными группами должно отвечать просто и однообразно дифференцированное пространство» (с. 136 - 137). Индейские племена Амазонии живут в очень сложной среде, но их жизнь основана на очень простых технологиях, которые, по сложности, ничем не отличаются от технологий эскимосов, живущих в простой среде.

Как-то невразумительно выглядит абзац, посвящённый дифференциации пространства ландшафта. Никакой трёхмерности (как и четырёхмерности) у ландшафта нет, а термин «антизотропность» я не встречал. То, что автор пишет об этом термине дальше, выражается известным термином «анизотропия».

Интересен следующий абзац: «Более того, почти невозможно осмысленно использовать единую меру для удаленности объектов в ландшафте (расстояния). Говоря строже, ландшафтное пространство полиметрично; универсальные (макро) метрики отсутствуют. Впрочем, это ведомо всякому - реально переживаемое расстояние зависит от способа передвижения, состояния путника и ландшафта, от мотива передвижения и многих других факторов» (с. 137). Но ведь концепт «пространство» предполагает, прежде всего, измеримость: вся геометрия – как наука о пространстве – строится на этой основе. Качественная же сторона охватывается топологией. А переживаемое расстояние к ландшафту отношения не имеет.

Абзац, в котором Каганский вводит термин «пейзаж» - это просто пустословие. Термин «пейзаж» имеет тот же смысл, что и термин «ландшафт», и не стоит приписывать ему некую российскую интерпретацию. Что касается Ф. Петрарки – это вообще непонятно: неужели В.Л. Каганский забыл о китайских художниках-пейзажистах, работавших в ІV – V веках?

Различие между парком и ландшафтом вскрывает непонимание автором смысла ландшафта. В парке, если это видовой парк, мы воспринимаем именно ландшафт/пейзаж, а если местность до такой степени изотропна, что невозможно выделить какие-либо направления, то она становится источником однообразной картины (прекрасный пример – обширные снежные поля). А то, что парк подчинён созерцанию – это ерунда. В парках можно обнаружить всё, что угодно – алкашей, играющих детишек, киоски, в которых продают пиво и т. п. Очень сложно представить себе сверхвизуальную включённость в жизнь ландшафта (с. 137), это – напускное псевдофилософствование.

Лестница без ступеней

Автор начинает раздел с фразы: «Для качественно дифференцированного пространства размер, расстояние существенны. Тем более масштаб» (с. 137). Уважаемый Владимир Леопольдович, качественно дифференцированного пространства не бывает, таковой является среда, что, между прочим, и становится основой для формирования концепта «пространство»!

Сомнительно, чтобы масштаб был категорией ландшафта. Это абсолютно самостоятельные концепты. Что касается значения термина «масштаб», то действительно это слово используется в разных смыслах, но это касается очень многих терминов. По этой причине понимание значения слова всегда определяется контекстом. Поэтому непонятно, почему этому термину не повезло. А вот рассуждения автора о сохранении масштаба для ландшафта не имеют смысла: ещё раз отмечу, что ландшафт – это компактный образ местности, он не может рассматриваться с позиции масштаба. Государства, города и агломерации, здания и квартиры здесь не причём – эти образования действительно разного масштаба, но причём тут ландшафт? Неужели объекты – это фрагменты ландшафта? А я думал, что это – составляющие структуры дневной поверхности. И уж совершенно некорректно звучит «кусочек пригородного ландшафта» (с. 138) – это просто смешно.

Ниже автор пишет: «В каждом месте наслоены не только вещественные компоненты природного ландшафта (рельеф, почва, климат, растительность и т.д.), но и масштабные уровни» (с. 138). Это мне напоминает одну симпатичную поговорку: все знают что вместе, но не знают, в каком. Оказывается, рельеф – это вещественный компонент ландшафта (В.Л. Каганский не знаком с работами А. Тилло), почва (почва есть сложная организация активных поверхностей абиотического и биотического происхождения), климат (климат – это организация режима погод – абстракция, а не нечто физическое) и т. д. Фраза «Всякий ландшафт в любой точке являет собой сложную картину интерференции масштабов, их взаимодействия, компромисса и конфликта» - просто убийственна. У ландшафта нет точек, как нет их и у рельефа, масштабы, будучи соотношениями и рождаясь из сопоставлений, не могут интерферировать и тем более взаимодействовать …! Думаю, автор путает понятие среды (геосреды) и ландшафта.

Ещё более странно выглядит разведение уровней владения и контроля в ландшафте. А вот «понятие абсолютной собственности» к ландшафту применимо, поскольку, как образ, он формируется у каждого из нас в отдельности – это собственность каждого из нас.

Трудно комментировать каждое предложение, буду выбирать наиболее «интересные». Вот, например: «издержки (последствия) и эффекты (польза) той или иной деятельности задаются в разных масштабах» (с. 139). Я - не русский, но, по-моему, слово «издержки» означает не последствия, а затраты, а слово «эффекты» совсем не означают пользу, они могут быть и отрицательными. И уж просто удивительно читать, что «одни масштабы процветают за счёт других» (с. 139). Это какая-то чепуха. В природе всё уравновешено. Если функционирование, например, на самом низком – фундаментальном – уровне угнетено, то не может быть и речи о «процветании» на других масштабных уровнях.

Люди не живут в ландшафте, люди живут в среде. Идёт обычная подмена понятий. Ландшафт, у автора, заменяет всё – среду, мир. Фразы типа «отсутствием масштабно инвариантных феноменов» пахнут наукообразием: автор что-то слышал про масштабную инвариантность, и решил блеснуть фразкой. Ну а высказывание относительно «присущего всякому ландшафту населения» опять свидетельствует о том, что автор просто не понимает смысла слова «ландшафт». Думаю, что фраза «местное население - население полимасштабного места» позволяет поднять автора до уровня академика (даже с учётом ссылки на работу А.Д. Арманда).

На стр. 140 обнаруживаем, что даже семья – ландшафтное явление. Здесь встречаем «неунифицируемую упорядоченность», которая «может показаться хаосом». Когда такое выходит, надо бросить писать «научные» статьи и отдохнуть. А вот то, что ландшафт несовместим ни с хаосом, ни с абсолютным порядком (полной регулярностью) – мысль интересная, поэтому и о садовом ландшафте следует говорить с большой осторожностью, слишком жёстким, регулярным получается паттерн – даже неинтересно.

Странно выглядят рассуждения о смысловом ритме и ландшафте: «коли есть смысловой ритм, то и качественно (а не только количественно) масштаб вполне реален» (с. 140). Как же так: до сих пор ландшафт функционировал, состоял из вещественных объектов, а теперь вдруг автор ставит вопрос о его реальности! Но вот автор заявляет, что он, оказывается, всё ещё наращивает образ ландшафта за счёт ритмов и масштабов – какая прелесть! Автор совсем запутался: так ландшафт вещественен или когнитивен? Это роднит автора с М.Д. Гродзинским. Но, слава Богу, далее автор останавливается из-за недостатка места (забыв, что можно перейти на другой масштабный уровень). Просто поражает высказывание: «Между превращением в ничто одного места ландшафта и уничтожением единичной вещи нет ничего общего» (с. 140). Конечно, нет, но что может означать «превращение в ничто одного места ландшафта»? Создаётся впечатление, что автор пишет, как ему кажется, глубокомысленную фразу, за которой ничего нет – только ничто. Место не может быть превращено в ничто, это – недоразумение (место пусто не бывает!).

Места и пространство

Здесь уже первое предложение предлагает остановиться. Автор, не дав определение пространства, уже наделил его целым рядом нетривиальных свойств. А ведь в этом – вся проблема. Свойства, на которые ссылается автор, имеют отношение не к пространству, а к среде. Далее читаем: «В ландшафтном пространстве нет оснований задать отдельно геометрию и физику (экономику, семантику), как в текстах многих типов нельзя по отдельности задать синтаксис и семантику» (с. 140). Оказывается, есть некое особое ландшафтное пространство! Выше мы читали, что ландшафт состоит из частей, компонентов, а теперь, оказывается, к нему неприложимы геометрия и физика. Странно всё это. И тут же речь заходит о быстром превращении «континуума ландшафтов в освоенное и используемое пространство». Но, во-первых, ландшафт – это не пространство, во-вторых, использовать можно нечто вещественное, а пространство невещественно!

На стр. 141 оказывается, что ландшафт всё же сохранился – не столько благодаря лесам …, сколько благодаря принципам устройства. Это уже интересно. Оказывается, «Даже в чисто природном ландшафте его топология, пространственная оформленность оказываются сильнее и жизненнее вещественного заполнения, формы устойчивее материала» (с. 141). Но то, что автор относит к вещественному заполнителю, к ландшафту и не относится! Как сложно можно написать о простом! Это в берговской школе «ландшафтоведения» ландшафт представлен как комплекс (в его традиционном понимании), на самом же деле это – образ, обусловленный организацией рисунка дневной поверхности.

Аристократизм ландшафта: смысловое неравенство мест

В этом подразделе мы встречаем рассуждения автора о равноправии мест ландшафта. Но вот вопрос: а можно потрогать место? Думаю, нет. Я уважаю демократизм автора, но причём здесь места? Автор просто выдумывает нечто, как ему кажется, глубоко философское, например: «Нельзя назвать равенством вхождение всех частей в одно целое и их незаменимость. Равенство проявляется как раз во взаимодействии частей» (с. 141). Но ведь противного никто и не утверждает! А вот ещё потрясающая фраза: «Ландшафт, вполне отвечающий своему понятию, равенства не знает» (с. 141). Вот вопрос: а что он знает? Более того, оказывается, «демократизм ландшафта - форма его самоуничтожения» (с. 141)! Это уже не для среднего ума: чтобы это понять, надо быть Каганским!

Так с чем же В.Л. Каганский связывает аристократизм ландшафта? Оказывается, это связано с соседством (которого в ландшафте нет!). Интересно, до какой степени «научно» можно написать о том, что ненаучно. Какое отношение храм или усадьба, как и города с магдебургским правом имеют к аристократизму?

Автор заключает, что «Аристократизм ландшафта вырождается, когда более значимые элементы превращаются и в более необходимые, когда и обычные, и смысловые силы уходят на поддержание главных элементов за счёт пренебрежения всеми остальными» (с. 141). Но термин «аристократизм» не используется в естествознании. Так можно и льва назвать аристократом, а не хищником! А «очевидные неудачи реконструкций эстетически и исторически ценных мест» (с 142) на самом деле объясняются невозможностью реконструкции социальных отношений и функциональных режимов по причине необратимости изменений, а не надуманной «поликонтекстуальной системы смысловых отношений конкретного ландшафта» (с. 142). И, конечно же, ландшафт раздавить нельзя, речь идёт о трансформации структуры дневной поверхности.

Ценности вне экспонирования

Автор поднимает важные вопросы, но описываются они сложным языком, что опять-таки связано с неясностью определения им ландшафта. Ни о каком ограблении ландшафта говорить не приходится. Вот, наконец, мы обнаруживаем, что «ландшафт - единство мест, имеющих смысл для одной группы людей» (с. 142), но концепт «место» не определён. И если это некое единство, то, как оно может члениться на компоненты? А далее речь уже идёт о ландшафтном фоне! Что же касается рассуждений об объектах, живущих (функционирующих) каждый в своём (но не местном) контексте и в отличном от других масштабе, то это – особенность природы вообще, связанная с функционированием. И речь идёт не о хаосе значений, масштабов, смыслов (это ведь только наше восприятие), а о таком явлении, как сложность, запутанность. Что касается ценностей, они всегда связаны с человеческой культурой. И опять проблема: оказывается, по «решать» это должен сам ландшафт, т. е. его жители: полная неразбериха!

Зачем нужен ландшафт?

«Ландшафт существует во многом в меру нашего взаимодействия с ним как с ландшафтом» (с. 143) – пишет автор. Посмотрим немного выше – а там мы и есть его жители, его составляющая. И далее – очень сложный для понимания текст, который можно было бы (в силу недостатка места) дать гораздо проще. Оказывается, чтобы жить полноценно, недостаточно воспринимать среду в виде отдельных объектов, необходимо ещё её целостное восприятие. Странно, так что же такое ландшафт? Цельное восприятие среды? Гипотеза? Жизненная среда, состоящая из компонентов? Ответа нет!

Народная демократия или культурный ландшафт?

Раздел начинается с очень туманного абзаца, цель которого – показать, что ландшафт нельзя разделить между всеми поровну. Более чем странная мысль. Странно читать, что «ландшафт как ценность находится в противоречии с ценностями равенства и суверенитета личности (с. 143) и что «одно реализуемо только за счет другого» (с 143 - 144). Что автор хотел этим сказать? Что значит «равенство личности»?

Сложно уловить смысл выражения: «Ситуация ландшафта по сути своей принципиально сложна и опасна» (с. 144). Много слов. И что может означать «ситуация ландшафта»? Вопрос ведь в том, что ландшафт как раз и есть выражение ситуации – отношения перципиента и среды, их коммуникации. И если говорить о защите, то не ландшафта, а определённого морфотипа дневной поверхности. И ландшафт, конечно же, нельзя соизмерять с политикой – это разные вещи. Но можно говорить о политическом ландшафте как выражении политической ситуации. Разговоры о разрушении ландшафта, его антиэгалитарности и антидемократичности, как и о его присвоении – это, извините, пустой трёп.

Выражение «Разнообразие как атрибут ландшафта подразумевает разнообразие форм жизни и способов взаимодействия с ним (с. 144) говорит о непонимании автором того, что такое ландшафт. Нельзя говорить о разнообразии ландшафта, можно говорить только о разнообразии местности (местностей).

Интересная мысль; «Ландшафт - метафорически – сам способен подбирать для себя людей, если ему не мешать» (с. 144). Но только вот каждый видит ландшафт местности по-своему. И речь идёт не о ландшафте, а о среде.

(Окончание следует)  

Не знаю, смогу ли я осилить вторую часть статьи. То, что я прочитал, вызывает недоумение!

Олекса Ковалёв