4 лютого 2013 р.

Природа феномена ландшафта


With these words two present-day geographers envision the virtual reality of postmodern landscape. This melting of landscape into cybertextual space is the most recent step in its disciplinary dematerialization.
 Kenneth R. Olwig
Landscape has a whole range of meanings and associations.
 Hannan Macpherson and Claudio Minca 
 
Введение. Продолжая обсуждение проблематики, связанной с феноменом ландшафта (как и рельефа), обусловленной сложной историей трактовки этих терминов, я всё больше осознаю, что эти сложности обусловлены тем, что ландшафт и рельеф – это феномены, которые в принципе не существуют без человека. Они рождаются посредством восприятия человеком некоторой части окружения, причём на воспринятое оказывает влияние весь его опыт культура, которую он впитал в себя, будучи представителем того или иного этноса, культурного слоя и рода занятий, как и особенности его физиологии. Влияет весь жизненный опыт: человек связан с внешней средой через своё тело и его относительное положение в среде, откуда происходит выражение «с точки зрения». Это требует учёта, образно говоря, «размерности» человека, богатства его модусов. Что касается ландшафта и рельефа, основными вопросами остаются их вещественность-невещественность, как и ограниченность-неограниченность в территориальном плане. Эти вопросы лежат в основе разногласий, которые делят исследователей на ряд непримиримых групп, хотя проблема гораздо сложнее. Основной же вопрос выглядит так: как они представлены в нашем сознании? Все разногласия связаны не с самими феноменами ландшафта и рельефа, а только с теми ассоциативно-смысловыми, композиционными аттракторами, в которых оказываются авторы, часто не по своей воле. Ведь чаще всего студентам преподаётся некая «единственная» версия понимания ландшафта и рельефа, после чего они становятся носителями соответствующей догмы, от которой мало кто может отказаться. Догмат-теория – явление распространённое. При этом принцип научности – обязательное рассмотрение разных позиций и выбор наиболее обоснованной из них – просто отбрасывается. Но я ставлю вопрос иначе: что происходит в голове человека, когда он воспринимает нечто, как ландшафт и рельеф? Ещё вопрос: а можно ли обосновать ту или иную трактовку ландшафта и рельефа? Думаю, что можно. В дальнейшем я буду писать в основном о ландшафте, но всё это касается и рельефа. Обсудим отмеченные проблемы.
Корни феномена и понятия ландшафта/рельефа. Сегодня существует множество источников, содержащих данные об истории и разных трактовках понятия «ландшафт». Это хорошо, поскольку в постсоветском пространстве, к которому я отношу не только республики, входившие в состав СССР, но и страны соц. лагеря, этот вопрос практически не обсуждался. Диссонансом были разве что работы венгерского исследователя Е. Савы-Ковача [Сава-Ковач, 1966]. Считалось, что в своё время этот вопрос был раз и навсегда решённым благодаря работам Л.С. Берга, Н.А. Солнцева, А.Г. Исаченко, Н.Ф. Милькова (это русифицированная украинская фамилия Мілько), К.И. Геренчука, Э. Неефа (который, однако, связывал границы ландшафтов с линиями упорядочения, проектирующимися в географическую реальность нашей мыслью), и их последователей. Возможно, наиболее концентрировано эта точка зрения была изложена в работе Я. Демека [Демек, 1977], который что только не включил в структуру ландшафта. При такой постановке вопроса география и ландшафтоведение полностью сливаются. И эта точка зрения рассматривалась как абсолютная истина, исключающая обсуждение. Отмечу, что и в западной географии нашлось немало последователей этой позиции, например, К. Грегори [Грегори, 1988], но я и там не выявил следов обоснования. При этом отбросили в сторону то, что основу научных представлений составляют образы, формирующиеся на основе эмпирических (голых – по А. Пуанкаре) фактов, а факт – это уже разрыв непрерывности – элементарное событие, дискретность, и этот разрыв осуществляет индивид, порождая информацию. В соответствие представлениям ставятся имена-термины. Такие образы в принципе не могут быть жёсткими, особенно когда речь идёт об эмердженциях, выявляемых на основе форм скрытой когнитивности, интуиции (а это ландшафт, рельеф, архитектура, организация, система (с её вариантами – экосистемой и геосистемой), общество и многие другие). Это не вещи, их нельзя пощупать, взять в руки, измерить, взвесить и т. п., это то, что связывает вещи в целое, без чего они оставались бы просто отдельными вещами. Это касается всего, с чем мы имеем дело. А попытки утвердить нечто, как окончательную истину, есть просто стремление утвердить себя в качестве носителя истины, Бога в данной научной сфере (на самом деле – феодала от науки на данной научной территории, что особенно характерно для представителей столичной науки). В этом случае точка зрения превращается в догму, для утверждения и поддержания которой реализуется особая политика, но там, где она начинает преобладать, наука заканчивается. Как же в таком случае можно обосновать свою позицию?
Начинать необходимо с корней, постараться разобраться в том, как то, или иное образ-понятие могло возникнуть и чему оно соответствовало изначально. Вот это я и постарался сделать в своих монографиях [Ковальов, 2005, Ковалёв, 2009]. Но сначала появилось определение: ландшафт есть организация рисунка дневной поверхности [Ковалёв, 1991] (рельеф был определён как организация поля высот [Ковалёв, 2009], хотя можно говорить и о композиции лито-граней в конфигурации, хотя можно говорить и о рельефе коры дерева)[1]. Дневная поверхность есть сочетание поверхностей вещей (геологических тел, растений, водоёмов, домов, автострад…). Ландшафт также видится как композиция морфотипов, которую, как известно, нельзя разделить на части. В этом - решение проблемы: материальной основой является дневная поверхность с её структурой, а ландшафт/рельеф возникает как завершённый образ её части – местности, в границах которой этот рисунок видится как полноценный, содержащий смыл. Смысл мы можем связать не с отдельными вещами, с композицией вещей. Значит, местность тоже не существует априори. Важнейшим здесь является то, что удалось разделить вещественную дневную поверхность (термин, применяемый в геологии для обозначения горных пород, выходящих на поверхность) с её разнообразными свойствами, воспринимаемую с помощью органов чувств и технических средств, и её образ, возникновение которого она стимулирует в нашем сознании. Поэтому метафору палимпсеста следует связывать не с ландшафтом, а с дневной поверхностью. Есть ли в литературе по ландшафтам иные точки зрения? Да. Многие авторы видят в ландшафте единение материального (вещественного) и ментального. Например, D.W. Meinig (1979): “Any landscape is composed not only of what lies before our eyes but what lies within our heads” (по работе [Duncan, Duncan, 2009/2010]). L. Unt пишет, что с холистической точки зрения «Landscape is regarded as a totality that comprises the natural environment and human agency, physical landscape and meanings and values attached to it» [Unt, 2008: 320]. H. Palang считает, что ландшафтэто «a pattern of historic memory that consists of visible and invisible traces» (по работе [Unt, 2008]). А вот Yi-FuTuan (1979) рассматривает ландшафт только как воображение, представление или сенсорное восприятие земли: образ, конструкцию разума, ощущение (по работе [Duncan, Duncan, 2009/2010]), что очень близко к моей версии. Й. Рекиттке пишет так: «Landscape's association with nature and reality make it seem, at first glance, an alternative to, or even the reverse of those phenomena that increasingly confront us in our so-called digital age, the nature of whose existence only allows them to be described as extant in a non-material, virtual form – as a possibility. Should this impression be confirmed, the dynamics of the perception of landscapes would have arrived at a terminus marked by the interface between physical reality and non-material virtual reality» [Rekittke, 2002]. Точек зрения можно привести множество, но смешивать вещественное и ментальное не стоит: первое предполагает возможность измерения, второе - нет.
Итак, есть изменчивая дневная поверхность, состоящая из поверхностей множества разнообразных тел, которые образуют мозаику. Она является основой различий, формируемых нашим сенсорным аппаратом. Мы не воспринимаем эти вещи-тела по отдельности, мы воспринимаем отношения между ними и связываем их с контекстом. Дж. Гибсон чётко показал, что животные воспринимают, главным образом, функционально значимые целостные единицы среды [Гибсон, 1988]. Дж. Бергер в своей книге «Ways of Seeing» заметил: «The way we see things is affected by what we know or what we believe…we never look at just one thing; we are always looking at the relation between things and ourselves» [Berger, 1972: p. 97-98]. Этот сырой материал преобразуется в то, что Р. Арнхейм назвал перцептивным ландшафтом [Арнхейм, 1974]. Этот эффект имел место всегда - у древнего человека и у человека, жившего на заре цивилизации, он присутствует и у животных – это естественная особенность аппарата перцепции, изначально упорядочивающей сырые факты на основе интуитивно воспринимаемой скрытой организации. Думаю, он проявляет то, что я попытался выразить как онтоландшафт (может быть ноуменальный (от слова «noumenon») ландшафт, - ландшафт, каким он есть сам по себе). Этот изначальный образ пропускается через ряд фильтров, на него накладывается опыт, культура (включая сакральные и чувства и топофилию), самочувствие в данный момент, эмоции, ожидания, желания, знания, влияние других (если они присутствуют), цели и т. п. Окончательный образ оказывается очень сложным и разделить его на составляющие нельзя. Правда, мне могут сказать, что слово «ландшафт» содержит слово «land» - «земля», которая вещественна. Но в едином слове «landscape» есть составляющая - «scape», отражающая связь частей, т. е. это не земли как нечто вещественное, это - земли как типы поверхности, соответствующие тому, что скрывается за словами «поле», «лес», «болото», «горы», «равнина», «посёлок», «город», «пашня» и т. п. Все эти термины - следствие раздробления непрерывности, структуризации сплошности дневной поверхности. Значит, это следует рассматривать как производство информации, композиционирование как связывание частей в целое, их объединение. Стоящие за ними образования формируют мозаику, в которой наш мозг пытается отыскать некую организацию. Так термин «ландшафт», как и соответствующие ему многие другие в других языках, и зарождался: он отражал способность человека с помощью скрытых форм когнитивной деятельности – интуиции - выявлять присутствие организации как проявления (эмердженции) сложности динамики среды.
Мне могут сказать, что это слишком просто – выделить типы поверхностей и заявить, что их сочетание, связь есть ландшафт. Это кажется простым для тех, кто живёт сегодня, являясь носителем культуры (прежде всего, языка), которая вырабатывалась тысячелетиями. Но попробуйте это сделать в условиях отсутствия чётких выделов. По этой причине многие авторы пишут о том, что ландшафт – это явление культуры. Попробуйте мысленно выйти из поля культуры (сделать это очень трудно!), поместив себя в среду без слов, когда соответствующие им образы если и присутствуют, то крайне размыты! Вы обнаружите, что не можете чётко различать в своём окружении то, что так легко удаётся при наличии развёрнутого языка. Вы обнаружите непрерывную изменчивость, формы-неформы (ведь форма тоже должна быть ещё узнана, поскольку это, прежде всего, смысл!), переходящие одна в другую, их мерцание, неопределённость. Форма выражает связь между субстанцией и действующими на неё силами. Отсюда и вещи как следствие и знаки/коды этих сил. Действия процессов расставляют вещи по местам, формируя рисунок дневной поверхности, несущий в себе их организацию. Вы ощущаете, что есть некая организация (это ведь тоже образ, который должен ещё оформиться!), но не в состоянии чётко определиться с ней. В сакральной картине мира вообще всё оживает и говорит и наполнено духами, там всё кишит жизнью, лицеобразные конфигурации скальных выступов или деревьев всматриваются в тебя, и этот взгляд надо ещё прочесть. Итак, что ландшафт возникает на границе естественной среды и культуры, в складке, которая их сшивает, но складку образуется внутри нас, мы - люди-узлы, может даже люди-линзы, кривизна которых определяется глубиной проникновения культуры в каждого из нас, а она у каждого разная. Вот почему возникает несогласие взглядов. В узле же внутреннее и внешнее становтся неразличимыми, они спаяны. Именно эта кривизна лежит в основе формирования ландшафта как паттерна. Поэтому я ставлю под сомнение пространственный характер ландшафта (как образа), хотя, его источник – действительно «experienced open spaces», как это показано на рис. 1 [Goldfarb, 2005]. Но опыт «пространства» не есть само пространство, это только одна грань среды, кроме того, «времени» в таком образе не меньше, чем «пространства» - это упакованное время.

Рис. 1. Диаграмма Венна для ряда пространств [Goldfarb, 2005].

На самом деле мы имеем дело не с пространством как отдельной сущностью (такого нет), а со сложной средой, в которую вплетены пространственно-временные качества, вещи с их местами и множество отношений между ними, что формирует сложность. События реализуются не в пространстве-времени, а в сложной среде, выражением чего является ситуация. Выделение из этой изначально сложной ситуации пространства и времени, как и пространства-времени, есть редукция, не более того. Сам же ландшафт как ментальный образ, как опыт, свёрнут в узел, в каустику, и этот узел как бы «развязывается», когда мы производим операцию сравнения наших паттернов с текущим перцептиным материалом. Ментальный же образ не является пространственным. Эта же кривизна определяет то, как мы видим перспективы переустройства дневной поверхности, что ведёт и к изменению её образа: сначала это общий паттерн новой организации, новая композиция, затем – его конкретная реализация на местности. Здесь снова появляется пространство как сочетание мест, поскольку реализация проекта – это новое размещение составляющих структуры дневной поверхности. Но это – опять-таки редукция, без которой не обойтись.
Итак, понимание присутствия в окружении упорядоченности рождалось постепенно, эти образы были интуитивными и требовали отражения в становящемся языке. Причём ничего не связывалось с порождавшей такую упорядоченность динамикой, которую ещё надо было уловить и выделить в хаосе изменений. Но вот интересный факт: если речь идёт об обустройстве, упорядочении территории (а это – действие!), то слово «landscape» используется как глагол с совершенно определённым значением: «As a common verb, to "landscape" means to "prettify"» - замечает П.Ф. Левис [Lewis, 1979, p. 11], т. е. ландшафтить означает делать некую территорию более привлекательной, улучшать её.
Значение разнообразия среды. Какую роль может сыграть разнообразие окружения в формировании её образа-ландшафта? Попробуйте представить себе человека, который всю жизнь прожил в окружении бескрайней равнинной степи: может ли у него возникнуть потребность в формировании слов «равнина» или «степь»? Сомневаюсь, поскольку это окружение ему не с чем сравнивать, но он найдёт множество отличий в этой среде, как народы севера выявляют много вариантов снега, а вьетнамцы – поверхности моря. Думаю, что жители обширной горной страны точно так же не пришли бы к необходимости формирования обобщённого образа гор, как и соответствующего ему термина, но они нашли бы много различий внутри горной страны и выработали бы соответствующие образы. Итак, только разнообразие воспринимаемой поверхности вызывает потребность в формировании разных образов и связывании их в сеть категорий и понятий. Когда же формирование такой системы образов-аттракторов завершено, человек начинает сравнивать то, что видит, с этой системой образов-категорий, хранящейся в памяти. Этот сложный процесс называется распознаванием образов. Здесь мы сталкиваемся с очередной проблемой: дело в том, что разнообразие поверхности отличается, образно говоря, своей кривизной, которую нельзя полностью покрыть образами-аттракторами. Это значит, что каждый из нас будет кроить поверхность по-своему, совпадение будет иметь место только в хорошо выраженных ситуациях, а их не так много. При этом всё неузнанное будет требовать нового имени. Приведу пример (рис. 2): снимок «Oshana Silk» (Photograph Amy Schoeman) [Becker, 2008], на котором снят фрагмент поверхности (Намибия), содержащий береговую зону. Характер поверхности отличается контрастностью и выраженной регулярностью. Очень хорошо просматривается действие формообразующих сил – ветра, вызывающего экспансию песка, волн, соперничающих с ветром, зарастания, закрепляющего захваченные песком части поверхности… Такой характер поверхности стимулирует формирование паттерна, выражающего особый рисунок поверхности, отражающего борьбу. Как замечает М. Беккер, при первом взгляде на фотографию сочетание форм и цветовой гаммы формирует образ истрёпанной, размочаленной границы («“frayed edgesaround the green and brown edges») [Becker, 2008: 154]. Я же вижу поверхность с удивительно регулярной композицией, объединяющей воду, песок и растительность в уникальный паттерн, который может быть назван «Oshana Silk». Это рисунок, выполненный разными режимами с использованием разных субстанций. Но этот рисунок можно рассматривать как карту, на которой форма и цвет (включая оттенки воды, отражающие глубину) субстанций сравнимы со знаками на карте. Это действительно знаки, распределение которых выражает действие сил, формирующих эти морфотипы.


            Рис. 2. Oshana Silk (Photograph Amy Schoeman) [Becker, 2008: 153].

Дж.Д. Голдфарб приводит пример деления поверхности, используя картину Г. ван Виттела (рис. 3) [Goldfarb, 2005]. Каждую такую часть поверхности мы выделяем на основании ряда критериев, прежде всего - особенностей тех специфических непроизводных элементов, из которых она состоит, и текстуры. Является ли такое деление единственно возможным? Конечно же, нет, но характер деления оказывает существенное влияние на то, какие типы поверхности и соответствующие им образы мы выделяем. Каждая выделенная часть поверхности характеризуется своей структурой, текстурой, рисунком и рельефом, в соответствие которым мы формируем образ, а каждый образ экспансивен, активен, он конкурирует, борется с образами-соседями, что заставляет нас делать выбор в пользу того или иного варианта. Участок, который мы выделяем на основании ряда критериев, есть местность. Но эти части-местности, как части более обширной поверхности, могут объединяться нами в более крупные части-местности, как и делиться нами на более мелкие участки, каждый из которых снова будет отличаться своей структурой и рисунком. Есть ли здесь иерархия? Не думаю, здесь есть гетерархия. Крупные выделы зависимы от мелких вариантов, и наоборот. Все они являются отображениями ХороХроноОргов разных масштабов (в известном смысле). 



Рис. 3. Разделение поверхности на картине Г. ван Виттела (van Wittel), выполненное Дж.Д. Голдфарбом [Goldfarb, 2005].

На рис. 4 я попытался в очень простой форме изобразить схему соотношения местностей балки, развитой на склоне речной долины. Здесь мы имеем местности днища, склонов, которые могут, в свою очередь, включать местности меньшего размера. Все они включаются в местность балки в целом, а она - в местность склона речной долины. Паттерн каждой такой местности и есть ландшафт. Итак, ландшафт не может быть связан с каким-то особым «ландшафтным» уровнем. Как отмечает D.W. Meining, «Landscape is, first of all, the unity we see, the impressions of our sense rather than the logic of the sciences» (по [Meining on landscape, 2012]).



Рис. 4. Местности, которые можно выделить в балке. Сама балка тоже является местностью на склоне речной долины – также местности.

Мы начинаем понимать, что основу наших образов составляют различия, которые мы, каждый для себя, выявляем в среде (это связано с индивидуальной способностью различать, и опытом). Эти различия мы сначала упорядочиваем как эмпирические факты, что не требует создания абстрактных теоретических образов. Важнейшим на этом этапе является внешнее сходство – подобие лиц Природы: мы живём в окружении лиц. На этом основывается не требующая обоснований мифологическая картина Мира. Более глубокое понимание Природы предполагает построение теорий как умозрительных образов, требующих обоснования и постоянного корректирования. Но это требует от нас, образно говоря, заглянуть за лица. В мифологии за лицами живут боги и духи, в научной – отношения между телами и процессы. Важнейшая роль в их построении принадлежит моделям, оперированию абстрактными символами, из чего вытекает и роль особого языка математики.
Является ли ландшафт территориальной единицей и может ли ландшафт быть положен на карту? Этот вопрос я хочу коротко рассмотреть как отдельный, поскольку часто ландшафт рассматривают как территориальную единицу определённого – ландшафтного - ранга, как масштабный уровень, благодаря чему появились «ландшафтные» карты (как и карты «рельефа»). Такое видение основано на точке зрения, возникшей в Германии, где ландшафт толковали как регион, в котором может быть реализован менеджмент (но ландшафт и регион – это разные понятия). В литературе советского периода (это остаётся и в постсоветской географической литературе) ландшафт – это чётко выраженная единица, уровень территориальной иерархии (нигде не встречал обоснования этой версии). Есть это и в западных источниках, относящихся к так называемой ландшафтной экологии. В работе [Macpherson, Minca, 2005] авторы критически отмечают, что с этой позиции ландшафт становится территориальным «контейнером», вместилищем, в котором экологический паттерн и процесс оказываются идентичными. Но дело в том, что и сама экосистема есть не что иное, как абстракция и на карту нанесена быть не может, это не вещь, это образ трофической организации живых организмов, но материализуется она в виде биогеоценозов. При рассмотрении же ландшафта  как региона, он берётся как арена или масштабный уровень, на котором могут решаться проблемы [Tress, Tress, 2001: 4]. Отмечу, что это просто смешивание понятий. Ясно, что такое понимание ландшафта стимулировалось капиталистическим отношением к среде как ресурсу и ничего общего с исходным толкованием этого термина не имеет. H. Macpherson и C. Minca отмечают: «Although a common starting definition may be regarded as a useful strategy when debating about landscape, the interpretation of landscapes as areas, territory or levels of organization is highly problematic (подчёркнуто мноюО.К.). In fact, this choice brings with it a clear risk of reducing the possible meanings of landscape and of forgetting its fascinating history and its functioning as a spatial metaphor. This limited and essentialised approach tends to conflate landscapes with terms such as territory or region» [Macpherson, Minca, 2005: 2]. Приходим к выводу, что ландшафт просто не может быть территориальной единицей, так как это – репрезентация местности, её образ, это образ организации её рисунка, он вообще не пространственен, поскольку наши ментальные образы не содержаться в голове как пространственно-развёрнутые. Поэтому ландшафт не может быть положен на карту, да ещё и расчленён на составляющие – местности, урочища, фации. Это вообще заблуждение, в которое в своё время впал Л.С. Берг, а другие последовали за ним. Не может быть ландшафтных карт, как и карт рельефа (та же ситуация)!  
Ландшафт как образ ситуации. Каждая индивидуальность (а это всё, что обладает когнитивными свойствами) – это существо, отдельность, холон, не существующий сам по себе, он проявляется благодаря его связи с тем окружением, с которым оно формирует целостность, монаду. Образом такой монады является фация (от лат. «facies» - лицо, образ). Такое понимание фации, основанное на этимологии этого термина, в корне отличается от её трактовки в традиционном советском ландшафтоведении, критика которого даётся в моих работах [Ковальов, 2005, Ковалёв, 2009]. Процесс формирования такой целостности крайне сложен. С одной стороны, способность что-либо выделять определяется особенностями структуры каждого холона как индивидуальности, с другой – выделенное начинает усиливать именно эти свойства. Итак, среда не является однозначно делимой, это только поле потенциальных возможностей. Как замечает L. Unt, «Landscape is accessible through active involvement; knowledge, emotions and experiences unite the discrete elements into the perceiver’s personal landscape» [Unt, 2008: 321]. Если выявленные качества внутренне определяются как единственно возможные, монада оказывается «однобокой», в ней подавляется хаос как механизм поиска нового, и она теряет возможность приспосабливаться к изменчивой среде. Такие образования не могут эволюционировать. Но монада – это холон. Человек – это существо, в котором когнитивные свойства проявляются наиболее полно, человек – это существо, постоянно преодолевающее свои пределы [Франкл, 1990], а это означает, что восприятие им своей среды тоже претерпевает изменения, меняется и вся монада/холон. От этого зависит богатство так называемой ментальной карты своей среды, во многом определяющей разнообразие путей дальнейшего движения. К тому же меняется наше положение по отношению к среде, особенно быстро – в крупных городах. Речь идёт о ситуационном подходе. Тот факт, что ландшафт, пейзаж является ещё и выражением ситуации (французское слово «paysage» переводится и как ситуация), представляется как важнейший аспект этого понятия (напомню, что ситуация – это отношение между индивидом и его средой-контекстом, как он её воспринимает). Но ведь и фация – это образ ситуации! Но фация – это образ ситуации по отношению к некоторому объекту – лесному массиву, речной долине, посёлку, городу и т. п., - она объектоцентрична (это – картезианский подход), а ландшафт – это образ ситуации для каждого из нас. Здесь всё зависит от особенностей индивида, «широты» и «глубины» его взглядов, охвата контекста. Именно с этим связано и использование контекстно-зависимого языка. Процесс понимания среды – это не что иное, как корректный перевод с языка окружения на человеческий язык, в том числе язык искусства (архитектура, ландшафтный дизайн, писание пейзажей). То, как мы осуществляем такой перевод, зависит не только состояние среды, от которой мы неотделимы, но и наше собственное состояние, успешность монады в целом. Сейчас можно найти работы, в которых авторы пишут о прочтении ландшафта, но, думаю, читается не ландшафт, а та среда, в первую очередь – дневная поверхность, - в которой индивид непосредственно пребывает – сцена, хотя, с другой стороны, лица мы тоже читаем, а ландшафт есть лицо. Но, какая это среда? Ведь она может меняться в диапазоне от локальной, до глобальной!
Итак, мы обнаруживаем возвращение к пониманию ландшафта в его гуманистическом плане и отход от убогого картезианского взгляда, который предполагал его деление на части, измерение и взвешивание. Интересные взгляды на этот счёт были высказаны Д. Косгроу ещё в 1985 году [Cosgrove, 1985], в том числе тот факт, что А. Гумбольдт в понимании ландшафта опирался на позицию Гёте, к которому относился с большим уважением. Ландшафт связывали именно с визуальной практикой. Поэтому картины, на которых отображались природа или города (townscape) понимались как именно ландшафтные. В действительности, на рисунках и фотографиях отображается не ландшафт, а дневная поверхность, структура которой позволяет нам сформировать соответствующий паттерн местности. Это же касается и карт: с помощью картографических знаков строится модель местности, которая позволяет сформировать её редуцированный паттерн. Но и сама дневная поверхность с её структурой – источником карт, может метафорически рассматриваться как естественная карта, где картографом выступает сама Природа.
Сегодня ландшафт всё больше связывают с проявлением холистического взгляда на Мир, при котором человек и среда оказываются нераздельными. Если нет гармонии рисунка поверхности, то это не воспринимается уже как ландшафт, что вполне объяснимо: онтоландшафт есть отображение геосистемы/геохолона на дневной поверхности, но гармония – это опять-таки понятие, связанное с культурой. Это значит, что в рисунке дневной поверхности отображается организация динамики геосистемы/геохолона [Ковалёв, 2009], что как раз и делает возможным восприятие поверхности/окружения как чего-то значимого, позволяющего ориентироваться и определиться с направлением движения (в общем смысле слова). Это касается и рельефа: поверхность наждачной бумаги не воспринимается как рельеф, множество случайных неровностей поверхности не оставляют впечатления значимости. В этой версии и проявляется преимущество понимания ландшафта как организации рисунка дневной поверхности, как композиции, что предполагает участие перципиента, или организации различий, выявляемых им же на основе его собственных особенностей, как и видение ландшафта как лица местности: мы живём в окружении лиц, мы всматриваемся в них, а они – в нас. Здесь уже нет возможности для разделенных пропастью субъекта и объекта, ландшафт оказывается той склейкой, тем узлом, который связывает внутренний мир человека и его окружение. Можно ли считать такое видение ландшафта ненаучным? Это зависит от того, как мы понимаем науку. Вопрос в том, что сама наука уже претерпевает изменение, всё более отдаляясь от механицизма, картезианского видения в целом: она всё больше включает в рассмотрение человека. На первое место выходит коммуникация между человеком и Природой, а, значит, информация, которую измерить нельзя. Всё более проявляется феноменологическое видение проблемы в духе М. Мерло-Понти [Мерло-Понти, 1999], который связывал восприятие окружающей среды с эхом в теле человека, как и влиянием схемы тела. То, что он говорил о восприятии вещей, относится и к ландшафту: ландшафт есть организация, композиция рисунка дневной поверхности (среды в целом), возникающая в нашем теле как резонанс на перцепю, которая, однако, уже содержит то невидимое, которое кроется в виде скрытого ландшафта. Ландшафт есть следствие той коммуникации, о которой мы даже не догадываемся, но которая заложена в нашем теле в форме интуиции. Именно она позволяет выявлять целостности, обусловленные сочетанием в режимы многих процессов. Мы - физиологические сенсоры, сенсориумы, для описания которых не подходят теории технических сенсоров.   
И всё же, можно ли выявить в ландшафте нечто, связанное с физикой? Думаю, да. Это связано с оптимальным протеканием естественных режимов. Ведь рисунок дневной поверхности формируется режимами, включающими много процессов, значит, они должны стремиться к согласованию. Только учитывать необходимо всё, а не отдельные генетические образования, ведь движение к соответствию энергетическому оптимуму достигается опять-таки путём коммуникации. Следовательно, и здесь мы сталкиваемся с явлением информации, отбором среди многих возможных вариантов. Гармоничный ландшафт – это форма, возникающая на основе гармонизации динамических режимов.      
Заключение. Сколько бы авторы не писали о ландшафте/рельефе, будут проявляться новые аспекты, новые точки зрения, поскольку эта проблематика связана с человеком, она требует введения в рассмотрение всей его сложнейшей природы. Но есть в природе нечто устойчивое, некий инвариант, который даёт нам наиболее глубинное понимание таких эффектов, как ландшафт и рельеф, которые относятся к группе эмердженций. Эта глубина связана с тем, что подобные понятия возникали и входили в общую структуру понятий из трудовой жизни простых людей, связаны они были с их активностью в среде. Поэтому все научные редуцированные наслоения, которые авторы стремятся связать как с ландшафтом, так и с рельефом (особенно в плане их объективизации и овеществления), всегда связаны с искажением глубинной природы этих образов, отражающих присутствие в природе сложности. Когда они возникали, не существовало представления о комплексах, системах, сложности, а представления о пространстве и времени только начинали устанавливаться благодаря хозяйственной деятельности, требовавшей редукции сложности. Поэтому при обсуждении феномена ландшафта/рельефа их и не должно быть. И уж точно никто не думал о связи между ландшафтом как выражением земле-упорядоченности или гармонии, с одной стороны, и пространством и временем – с другой. Человеческая интуиция выявляла присутствие некоторой организации (без понимания того, что это такое) – того, что назвал онтоландшафтом (возможно, noumenon-landscape, или даже noumenonscape, если следовать традиции И. Канта), без объяснения этого эффекта. Сегодня мы немного лучше подготовлены, мы можем попытаться его объяснить. Похоже, что мы имеем дело с человеком как узлом, в котором сходятся и связываются внешний перцептивный материал и внутренний мир образов как проявление культуры. Поэтому мы и встречаем всё чаще работы, в которых авторы связывают ландшафт с явлением культуры. Но, конечно, задействована не только культура, задействован поток данных извне. То, что возникает в нашем сознании, есть некий паттерн, точно не развёрнутый в пространственно-временной образ, поскольку узел связывает в себе весь ХороХроноОрг. Вопрос ставится так: там, где мы имеем дело с нередуцируемой сложностью, возможность выделения пространства и времени как самостоятельных сущностей исчезает. Возможно, это трудно представить, поскольку нам, как представителям современной культуры, трудно вырваться из жёстких рамок этих абстракций, но это так. Когда же мы смотрим в Мир, то стремимся в нём видеть привычные лица. Иногда нам удаётся это сделать, иногда нам кажется, что нечто нам знакомо, но часто мы сходств не обнаруживаем, что нас озадачивает, ведь это – несогласованность, в то время, как мы хотим упорядоченности. Тогда возникает необходимость вводить новые имена, что меняет всю систему отношений между понятиями. Этот процесс будет протекать всегда: так устроен Мир и так устроен человек.
Landscape is “anything I see and sense when I am out of doors - landscape is the necessary con text and background both of my daily affairs and of the more exotic circumstances of my life”.
Edward Relph, Rational landscapes and humanistic geography                 

Литература:
Сава-Ковач Е. Современное состояние ландшафтной теории и её основные философские проблемы // Известия АН СССР. Сер. Географическая, - М.: Наука, 1966, № 2. - С. 103-111.
Нееф Э. Теоретические основы ландшафтоведения. - М.: Прогресс – 1974, 1989. - 220 с.
Демек Я. Теория систем и изучение ландшафта. Пер. с чешского Т.В. Гальцевой и Т.Р. Тарасовой. – М.: Прогресс, 1977. – 223 с.
Грегори К. География и географы. Физическая география. Перевод с англ. Л.Р. Серебрянного. Под ред. А.Ю. Ретеюма. (Источник: Gregory K.J. The Nature of Physical Geography. – London^ Edward Arnold, 1985) – М.: Прогресс, 1988. – 384 с.
Ковалёв О.П. Географічний ландшафт: науковий, естетичний та феноменологічний аспекти. - Харків: Екограф, 2005. – 388 с.
Ковалёв А.П. Ландшафт сам по себе и для человека. – Харьков: «Бурун Книга», 2009. – 928 с.
Ковалёв А.П. Теоретическая география: цели, проблемы, структура / Современные направления географических исследований. Тем. Сборник научных трудов (к 100-летию кафедры географии). - Харьков: Изд-во ХГУ, 1991. - С. 56 - 66.
Duncan N., Duncan J. (2009) Doing Landscape Interpretation, The SAGE Handbook of Qualitative Geography. SAGE Publications Retrieved from the Internet on 6 April 2010. – Интернет-ресурс:
Unt L. Encounters in landscapes: Scenography, landscape and memory in Estonian open-air performances. Trames, 2008, 12(62/57), 3, 319 – 330. – Интернет-ресурс: http://www.kirj.ee/public/trames_pdf/2008/issue_3/trames-2008-3-319-330.pdf
Rekittke J. Drag and Drop - The Compatibility of Existing Landscape Theories and New Virtual Landscapes. – 14  p. – Интернет-ресурс: http://www.kolleg.loel.hs-anhalt.de/studiengaenge/mla/mla_fl/conf/pdf/conf2002/31rekitt.pdf
Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. Пер. с англ. Т.М. Сокольской. - М.: Прогресс, 1988. - 464 с.
Berger J. Ways of Seeing, London: British Broadcasting Corporation and Penguin Books, 1972. – 166 p.
Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие / Пер. с англ.- М.: Прогресс, 1974. – 392 с. 
Goldfarb J.D. On Landscape Appreciation (Discussion Group on Landscape Appreciation, edited by: J.D. Goldfarb), Post #50, 2005. – Интернет-ресурс:
Lewis P.F. Axioms for Reading the Landscape. Some Guides to the American Scene. – Интернет-ресурс:
Becker M.H. A dynamic identity-building process contributing to Namibian couture  design. Submitted in partial fulfilment of the requirements for the degree magister technology: fashion in the Department of Fashion Design and Technology Faculty of the arts Tshwane university of technology, 2008. – 223 p. Интернет-ресурс: http://libserv5.tut.ac.za:7780/pls/eres/wpg_docload.download_file?p_filename=F1383200141/Becker,%20M.H.pdf
Macpherson H., Minca C. Landscape, embodiment and visual impairment: an exploration of the limits of landscape knowledge. Paper Presented at the Forum UNESCO University and Heritage 10th International Seminar “Cultural Landscapes in the 21st Century” NewcastleuponTyne, 11 – 16 April 2005. Revised: June 2006. – 6 p. – Интернет-ресурс: http://conferences.ncl.ac.uk/unescolandscapes/files/MACPHERSONhannah.pdf
Tress, B. and Tress G. "Capitalising on multiplicity: a transdisciplinary systems approach to landscape research." Landscape and Urban Planning 57(34), 2001. - Pp. 143 - 157. ­– Интернет-ресурс:
        Франкл В. Человек в поисках смысла. - М.: Прогресс,1990. - 368 с.
            Cosgrove D. Prospect, perspective and the evolution of the landscape idea, 1985.- Интернет-ресурс: http://www.slideshare.net/BrbaraOliveiradePaulo/1985-cosgrove-d-perspective-and-the-evolution-of-the-landscape-idea
Мерло-Понти М., (1999): Феноменология восприятия / Пер. с франц. - С. - П.: Ювента», «Наука». - 606 с.
        
Ковалёв О. Природа феномена ландшафта. Рассматриваются корни феномена ландшафта, которые автор видит в организации перцептивных данных. Человек, как узел, в котором встречаются и связываются перцептивный материал и внутренний мир образов как проявление культуры, искривляет воспринимаемое. В такой схеме ландшафт не может рассматриваться как пространственная категория, он является выражением сложности, исключающей редукцию. Ландшафт – это компактный образ, основу которого составляет отобранное качество.

Oleksa Kovalyov. The nature of landscape phenomenon. The paper explores the origin of the landscape phenomenon viewed by the author as an organization of perception data. A man being a junction where perceptual material meets with and connects to the inner world of images considered as the manifestation of culture, distorts perceivable. According to this concept, it is not possible to consider a landscape as a spatial category. It is an expression of complexity that excludes reduction. Landscape is a compact image, based on the selected quality.     

Ключевые слова: ландшафт, рельеф, дневная поверхность, онтоландшафт, перцепция, среда, ментальная карта.

Keywords: landscape, relief, day surface, ontolandscape, perception, medium, mental map.



[1] Кстати, слово «рельеф» переводится на английский как «relief», «shape», «profile». Значение двух последних терминов точно выражают не материальную, а информационную сущность, значит и рельеф, как и ландшафт, относятся к категории информационных.

Немає коментарів:

Дописати коментар