15 березня 2012 р.

Куда направлен вектор географии?


Можно сказать, 
 что в равновесии материя слепа,
 а вне равновесия - прозревает.
И. Пригожин

I think the next century 
will be the century of complexity.
Stephen Hawking


После ряда статей, в которых я пытался показать, что география как одно из научных направлений переживает некоторый кризис – предвестник зарождающейся трансформации, которая в значительной степени сопровождается разрывом с традицией, господствовавшей на протяжении нескольких десятилетий, настало время уточнить основные истоки такого разрыва. Дело в том, что традиция, которую следует понимать как систему взглядов, оформленных в виде методологических посылок/положений, всегда выступает как ограничение нашего видения и интерпретации фактов опыта, навязывая набор допущений и словарь, при которых надуманные положения кажутся очевидными. Как известно, эта традиция возникла под мощным воздействием материализма/физикализма и основывалась на том (это было даже не предположение), что всё, с чем исследователь сталкивается в своей деятельности, может быть описано путём построения редукционо-дизъюнктивного описания выделенного объекта, разложения его на части, между которыми устанавливаются каузальные отношения. Но в такой системе человек, с его нередуцируемой ментальностью, оказывался инородным «телом» - очень неудобным, поскольку ни его ментальность, ни язык, её проявляющий, несводимы к физическим параметрам. Это затронуло не только географию, но и ландшафтоведение, которое, будучи, вообще говоря, несколько иной сферой, было сведено к сочетаниям каких-то там геомасс, ПТК с их компонентами. Из такой системы представлений человек с его ментальностью был выброшен полностью. Ему стали отводить роль инструмента, снимающего копию с, теперь уже раздробленного им же на части, окружения. Предполагалось, что выработанный словарь терминов полностью адекватен реальности. При этом, даже не заметили, что география, как дисциплина, имеющая отношение к изучению среды особой сложности – геосреды – вообще перестала существовать. Она была превращена во множество направлений, каждое из которых охватывало какую-то гомогенную часть или сферу деятельности, а сама география была редуцирована к пространственному аспекту. Теперь, выделив какой-то объект и собрав данные о его распространении, можно было объявить, что это «география того-то», а это – «география того-то», вообще говоря, чего угодно. Так появились, например, география стоматологических услуг, семейных отношений, или безвозвратных потерь СССР во второй мировой войне, запросто можно было бы объявить о «географии борща»: дело дошло до абсурда. «Пространственность» географии послужила причиной появления «исторической географии»: просто география рассматривает статическую картину, а вот историческая – её изменение в прошлом, хотя на самом деле её свели к «исследованию» вклада географов прошлого. К самой географии это никакого отношения не имеет. Но что дальше?

Думаю, дальше необходимо остановиться и оглянуться, обратив внимание на то, с чего начиналась география как наука. Где-то она, оказавшись в «плоской» ситуации (что как раз и привело к нарушению её целостности), потеряла важнейшее – целостность области исследования, смысл которой был сконцентрирован ещё в середине ХІХ-го столетия Элизе Реклю. Речь идёт о географической среде (геосреде, ощущаемой как нераздельная), или Геомире (как её целостном образе). В чём заслуга этого учёного? Он впервые подобрал термин, который выражал интегральный, целостный характер этого феномена. Я бы даже сказал, что именно с этого «места» начинается география как таковая. Сказанное обращает внимание на то, что география не возникала вне общего поля науки, она формировалась одновременно и в единстве с другими научными направлениями путём выхода на свою область исследования, которая постепенно прояснялась, т. е. это – процесс самоорганизации научного направления в контакте с Миром (и Геомиром как его частью) и другими направлениями. Он является холистическим и основывается на рефлексии над результатами практической и исследовательской деятельности. Поэтому в ходе развития географии это начало - смысл, заложенный в слове «геосреда», следовало постоянно держать в «поле зрения», о чём, однако, быстро забыли: развитие капитализма требовало видения Природы как ресурса для производства, её анализа и вычленения полезных составляющих, использование которых могло дать прибыль. Далее необходимо было искать ответ на вопрос об онтологических основаниях выделения такой среды. Но этот поиск оказался очень трудным. Большое влияние оказывало механистическое видение, требовавшее разложения целостных феноменов на части и изучения их по отдельности, что поддерживало потребительское отношение к геосреде. Вот почему сначала геосреда оказалась разделённой на глобальном уровне на гомогенные земные сферы, которые затем попытались увязать в целое с помощью слов «взаимодействие» и «взаимопроникновение» в рамках географической оболочки, что, однако, к целостному образу не привело, поскольку носило чисто декларативный характер. На более низких масштабных уровнях попытались ввести геокомплексы, опять-таки состоящие из таких же «компонентов». Это приводило к тому, что изучение таких объектов требовало участия специалистов многих специальностей. Но уже в 40-х годах прошлого столетия началась дискуссия по вопросу: относятся климатология и гидрология к географическим дисциплинам, или нет? Тогда пришли к отрицательному ответу. Такие вопросы можно было поставить и по ряду других дисциплин, например, того же почвоведения. Всё это говорило о том, что понимания сути объекта географии в этот период так и не было достигнуто, хотя смутный образ целостной геосреды присутствовал. Обнадёжило появление системного подхода, разработанного для описания живых организмов и их ценозов. Но введение В.Б. Сочавой термина «геосистема» мало что дало, поскольку за ним ничего по-настоящему системного создать так и не удалось. Это требовало организмического взгляда на геосреду, что было реализовано только в идее Геи Дж. Лавлока и Моргулис - огромный шаг вперёд. Но географы не заметили эту разработку.
От компонентного видения к уровням гетерогенной организации. В конце 80-х годов было уже ясно, что видение геосреды как целостного образования требует перехода к другим образам. Этого удалось достичь путём придания геосферам иного содержания. Автором было предложена иная глобальная структура геосреды: минеральная (абиотическая) геосфера как область действия абиотических режимов геосистемы, биосфера как область действия биотизированных режимов, антропосфера – область действия антропотизированных режимов [Ковальов, 1997]. Здесь уже различались геосреды с разным качеством сложности, организации. В дальнейшем эта схема развивалась, в том числе путём введения дивосферы. Но общий результат был достигнут: эти «сферы» перестали быть гомогенными, они стали гетерогенными и функциональными, поскольку каждая из них связывалась с геосистемным режимом соответствующего уровня организации. Организация стала основным качеством тех образований, которые рассматривались как географические, а собственно географическая организация уже виделась как наиболее сложная. К сожалению, это постарались не заметить. Несколько позднее автором было предложено говорить не о геосферах, а о геобассейнах [Ковальов, 2011], поскольку речь идёт о том, что соответствующие режимы действуют в трёх пространственных измерениях, а их динамика требует введения времени. Это удобно, поскольку геобассейны есть на разных «масштабных» уровнях (примерами являются флювиальные бассейны, составляющие биогеомов (биогеоценозы и их части), города, регионы и т. п.). Наконец, в работе [Ковалёв, 2009] было впервые показано, что если уж говорить о геокомплексах, то под ними следует понимать организацию активных поверхностей (active surfaces, interfaces), характеризующихся наличием напряжений между активными субстанциями/средами (фронтов), а не сочетания инертных геомасс, причём множество таких поверхностей претерпевает эволюцию под действием динамического режима, с которым оно находится в обратной связи. Любой живой организм есть очень сложная организация активных поверхностей, таковой же является почва, город, производственная система и другие образования: всё, что происходит – происходит на поверхностях. Они выступают как фронты и швы [Ковалёв, 2011а]. Понятно, что такое видение геосреды существенно усложняет её научное описание, но оно оказывается значительно более адекватным. Геокомплекс возникает из хаоса активных поверхностей в результате развития геосистемного режима. Стало понятно, что важнейшим атрибутом геосреды, рассматриваемой как объект научного описания, есть не наличие разнообразных компонентов, от которых надо отказываться, а нередуцируемая сложность, позволяющая быть системой с репрезентацией, т. е. относительно замкнутым, локализованным самодостаточным образованием.
В этом плане ещё лет двадцать назад перспективной казалась теория диссипативных структур как методологическая основа. По крайней мере, она давала надежду частично понять природу сложности. И это было именно так. Теперь геосреду можно было представить как сложную нелинейную систему, способную порождать различные режимы, обусловленные как внутренними особенностями, так и изменениями внешней среды. На первый план вышло понятие самоорганизации. Но проблема в том, что, во-первых, соответствующая методология рассчитана на гомогенные среды, что сильно ограничивает её применение в географии по причине гетерогенности геосреды, во-вторых, применять её в практических целях оказалось невозможным по причине очень плохой параметризуемости геосреды. Однако этот подход проявил информационный аспект, который в более ранних методологиях только декларировался. Резко увеличилось количество ссылок на работы И. Пригожина, Дж. Николиса, Г. Хакена и других авторов, разрабатывавших концепцию диссипативных систем. Исключительное значение для меня имело ознакомление с сутью так называемых «больших систем Пуанкаре». Оказалось, что «информационная собака» зарыта именно здесь: неинтегрируемость функций, описывающих поведение системы, есть свидетельство того, что она порождает информацию. Но сама информация и сам акт её рождения являются скрытыми от нас: это спонтанное возникновение различия как основы выбора и нарушения внутренней симметрии. Стало понятно, что природа сложности и невозможности предсказания поведения систем связаны с нелинейностью их динамики, обеспечивающей устойчивость режимов в непредсказуемо меняющейся среде, а также переходы в другие режимы в точках поверхностей бифуркаций. Возник вопрос: как вообще можно представить себе непрерывную гетерогенную среду со следами нарушения организационной симметрии, индивидуализации и самовоспроизведения как следствия самоорганизации? Такие примеры обнаруживаются на всех уровнях сложности геосреды – абиотическом (флювиальные бассейны), биотизированном (биогеоценозы) и антропотизированном (города, регионы). Необходимо было продолжать поиск природы сложности, которую мы наблюдаем в Геомире. Становилось всё яснее, что она каким-то образом определяется отношением между наблюдаемыми фрагментами геосреды и особенностями самих наблюдателей, их субъективного, а для каждого конкретного наблюдателя – индивидуального, - видения. Необходимо было вводить в географию человека с его внутренним миром, поскольку Мир – это не только восприятие, но и интерпретация воспринимаемого. Опять надо было выйти на общенаучные принципы.
В этой ситуации мы можем только строить предположения, пользуясь теми методологическими посылками, которые нам кажутся наиболее приемлемыми, особенно если мы хотим, чтобы география стала той дисциплиной, которая хоть в какой-то степени способна обеспечить возможность прогнозирования и планирования. Но всё упирается в природу сложности. Возможно, наиболее «простое» объяснение этой природы даётся в работе [Kineman, 2007] (рис. 1). В левой стороне рисунка информация представлена синтаксисом, пригодным только для описания простых (механистических) систем, в которых общая семантика действует только в форме физических законов, а правой части показана новая информация, основанная на контекстуальной нераздельности синтаксиса и семантики (которая преобразуется в структуру и функцию). Между ними – порог, прохождение которого переводит ситуацию из одного варианта в другой. Но сразу возникает вопрос об онтологическом статусе структуры и функции. Как считает Дж. Серл, «глубинная проблема заключается в том, что синтаксис по своей сути является понятием, зависящим от наблюдателя (observer relative). Возможность множественной реализации вычислительно эквивалентных процессов в разных физических средах указывает не только на то, что эти процессы абстрактны, но и на то, что они вообще внутренне не присущи данной системе. Они зависят от внешнего истолкования» [Серл, 2002, с. 194]. Итак, прогресс в географии оказывается связанным с учётом семиотического аспекта в действии «географических объектов», который раньше вообще не принимался во внимание. Теперь мы можем предположить, что наши «объекты» гораздо более когнитивны, в большей степени являются «субъектами» и «художниками», нежели это казалось раньше. Это благодаря их индивидуальному и коллективному действиям порождается синтаксис, он не присутствует изначально. Но в какой степени они способны, так сказать, моделировать ситуацию? Ведь это требует введения абстрактных описаний, для чего необходимо отдалиться от себя как производящего описание создания. Мы же имеем дело с «объектами», которые воспринимают среду через непосредственный контакт с ней. Нужен поиск иной позиции, позволяющей представить их как чувствительные целостности, а всю геосреду – как некую интегральную целостность.   
Рис. 1. Континуум полезной информации (Glantz, 2002, по работе [Kineman, 2007]). 
Важной особенностью среды, которую мы исследуем, является то, что выделяемые нами «объекты» на самом деле являются не чем-то обособленным, а составляют часть этой среды. И если раньше вполне адекватным для их представления виделся системный подход, то теперь стали очевидными его недостатки [Ковалёв, 2011]. Стало ясным, что геосреда более целостна, а «системы», которые мы выделяем в её организации, следует рассматривать с точки зрения ситуации в целом и относительного характера её разделения на «системы» и «среду». Обнаружилась необходимость учёта всего контекста. Все выделяемые «системы» оказываются связанными между собой в единую сеть, в результате чего влияния каждой из них, пройдя через такую среду, возвращается к каждой из них, интегрируясь в единый поток сигналов. Причём то же самое происходит и внутри таких «систем» как сгущений организации. Таким образом, каждое создание выступает как трансформатор, интегратор сигналов, идущих от всех других сгущений организации, что делает ситуацию очень сложной для описания, поскольку выделить влияние каждой такой «системы» в совокупном сигнале не представляется возможным. Становится очевидным, что разделение среды на «системы» и их «среды» уж очень зависит от наблюдателя, который и сам оказывается включённым в такую интегральную связь как особое, выделенное сгущение организации – преобразователь сигналов. В определённой степени такое понимание, основанное на взглядах Р. Розена, было отображено Дж. Кинеманом [Kineman, FUNDAMENTALS OF RELATIONAL…] (рис. 2). На онтологическом уровне «системы» взаимодействуют друг с другом путём обмена сигналами, предполагающими операции кодирования и декодирования (это уже задаёт определённый уровень неточности). На эпистемологическом уровне «прочтение» сигналов, идущих со стороны «естественной системы» кладётся в основу создания «формальной системы» - модели (ещё лучше – ментальной карты), включённой в рефлексивный цикл. Это требовало поиска иной позиции.
Рис. 2. Две формы применения модельного отношения.
Холистическаое видение в географии. Моё внимание привлекла холистическая концепция, в выраженном виде появившаяся в 1925 году в работе [Smut, 1926], а затем в 60-х годах прошлого столетия развитая Артуром Кёстлером. Именно он ввёл термины/понятия «холон» и «холархия». В ряде работ мною уже были показаны различия между системным и холистическим видением []. За термином «холон» присутствует нечто, связанное в целостность, и такое объединение обусловлено выгодой: целостность увеличивает вероятность выживания частей и эффективность, несколько уменьшая их внутреннюю свободу, обеспечивая одновременно большую независимость от внешней среды. Для того, чтобы отобразить холистические образования в геосреде, были введены термины «геохолон» и «геохолархия». Так началось движение в новом направлении. Теперь геосреда представляется как холархическое поле, в котором возникают такие структурные образования, как геохолоны, причём не по отдельности, а путём стягивания организации в сгущения, её концентрации. Холонизированной оказывается вся геосреда, которая теперь представляется как сеть геохолонов, а геохолоны нижнего уровня – как сеть áкторов с разным показателем активности - конвергентные ансамбли, формирующие общую границу, на которой происходят важные процессы обработки сигналов. Они должны обладать сочетаемостью, сродством. Возникающая и развивающаяся ситуация зависит от каждого áктора и геохолона, она представляет собой лишь набор неких возможностей, альтернативных путей, содержащихся в их сочетаниях-подсистемах. Это своего рода индивидуальности, которым можно приписать свойство внутреннего бытия. Они, как генераторы, сами по себе ничего не делают, скорее, определенный тип их деятельности служит пусковым механизмом, запуская процесс, который постепенно самоопределяется и ширится. Иными словами, они определяют свой мир своим поведением. Их первоначально возникающие склонности «вызывают», «притягивают» из окружения то, что больше всего им соответствует, осваивая первым то, что первым воспринимают. Причём эти сгущения не формируют какую-то стабильно-жёсткую иерархическую структуру, это, скорее, гетерархия, в которой иерархия если и появляется, то временно, проявляясь на статистическом уровне. Все геохолоны погружены в субхолонную среду, через которую движутся волны организации. Всё оказывается подвижным. Такие образования неразложимы на элементы, а любой анализ разрушает их организацию: это не суммативные создания. Поскольку процесс образования холонов имеет некоторую продолжительность, они имеют диахронную структуру, что отражает историю их становления. Эти особенности крайне ограничивают возможности их моделирования.
Сразу же возник вопрос: что сводит отдельные составляющие – элементарные áкторы в целостность? Ведь такая целостность должна быть подвижной, в определённых пределах изменчивой, способной воспринимать, оценивать (соотносить себя с окружением) и учитывать изменения во внешней среде. Это уже выводит рассмотрение за пределы чисто физического взгляда на вещи: сомнительно, чтобы чисто физические локальные взаимодействия могли обеспечить высокое разнообразие состояний и переходов. Речь идёт о том, что такие образования должны вести себя как субъекты-индивиды/самости, т. е. должны иметь возможность сопоставлять собственные состояния и изменение параметров внешней среды. Это – индивидуальности с репрезентацией и самоописанием. Что это такое? В работе [Хофштадтер, Деннет, 2003] авторы дают следующее определение: «Под “репрезентативной системой” мы подразумеваем активный, самоактуализирующийся набор структур, организованный так, что он “отражает” мир в его эволюции». Речь идёт об адаптации, а если такие состояния ещё и каким-то образом сохраняются (а это и есть структура) и способны к самообучению, им можно приписать определённый уровень когнитивности и интенциональности (как это понимает Дж. Серл [Серл, 2002]), особенно в случаях, когда происходит частичное изменение ими среды (конструирование ниши). Это требует не только репрезентации, но также самоописания. Хорошая репрезентативная система развивает параллельные ветви для различных возможностей, которые можно предусмотреть с разумной долей вероятности. Ее внутренние модели, в метафорическом смысле, оказываются в положении наложения собственных состояний, каждое из которых имеет собственную субъективную оценку вероятности [Хофштадтер, Деннет, 2003]. И далее: репрезентативная система построена на категориях. Она сортирует входящие данные по различным категориям, уточняя или расширяя сеть внутренних категорий. Ее представления или “символы” взаимодействуют между собой согласно некой внутренней логике, которая, хотя и действует, никогда не консультируясь с внешним миром, но создает модель этого мира, достаточно верную для того, чтобы символы более или менее совпадали с тем, что они отражают [Хофштадтер, Деннет, 2003]. С самоописанием дело обстоит сложнее, поскольку каждое отображение в себя происходит со сдвигом. В результате получается очень сложная картина.
Но, как абсолютно тупые составляющие, «законом» для которых выступает случайное/произвольное движение, могли бы удержаться вместе, что требует синхронизации и когерентного поведения, т. е. умения «договариваться». Могут ли локальные физические взаимодействия, индифферентные к целям, обеспечить такое объединение и его устойчивость? Было сделано предположение, что разнообразие обеспечивается коммуникацией - феноменом, ответственным за порождение информации. Вот здесь мы и наталкиваемся на целый ряд сложных вопросов: что такое коммуникация и как она связана с динамикой? как связана коммуникация и информация и как они проявляются внешне? можно ли говорить о коммуникативных процессах применительно к косным системам? свойственна ли интенциональность холонам, в составе которых отсутствует человек? – и ещё множество других.
Итак, важнейшим положением холистического видения в географии становится признание ведущей роли коммуникации как формы взаимодействия, обеспечивающей разнообразие и связь во всём «объёме» геохолона, причём она осуществляется одновременно на многих уровнях. Холон формируется тогда, когда коммуникация становится достаточно эффективной. Можно предположить, что в своей основе холон представлен системой, но ведущее значение в ней принадлежит коммуникативным отношениям, а холархия – это множество систем, погружённых в коммуникативное поле. Коммуникация охватывает ответное действие, но оно связано с прохождением сигнала через организованную структуру данного фрагмента среды. Чем сложнее его организация, тем больше возможных вариантов реакции.
В качестве примера возьмём флювиальный бассейн, представляющий собой сложную структуру. В своей нижней части он связан с другими подземными бассейнами, а его верхняя часть представлена речной долиной - наиболее активной его частью, выраженной в структуре дневной поверхности. Как целое, речной бассейн можно рассматривать как тело- сенсориумом, а его структура формируется вследствие выявления различий во внешней среде (этот эффект проявляется на уровне бассейна как целого), которую он воспринимает как квазисубъект, выделяя и отбирая те её особенности, которые позволяют ему проявиться как организованной сущности. Сам он при этом рождается путём последовательности нарушений симметрии в контакте со средой, выделяя свой контекст, что ведёт к появлению внутренних функциональных различий. Важнейшую роль играет формирование флювиальной сети. В ней можно выделить «касты» каналов/водотоков разных порядков. Каждый такой набор каналов связан с некоторой функцией, включая «прощупывание» среды, а главный водоток связывает всё воедино и определяет общий режим. Через сеть идут сигналы в виде потоков воды, которые активизируют её. В зависимости от ситуации, которая включает и особенности поверхности, количество каналов разных порядков (относящихся к разным «кастам») может меняться, стремясь к сбалансированному варианту, т. е. сеть приобретает некоторое состояние. Но каждый канал/водоток действует, образно говоря, «бессознательно», не преследуя никакой цели. «Цель» начинает просматриваться на уровне всей сети: это – её холистическое свойство, которое никак не обнаруживается на уровне каждого канала. На некотором уровне в каналах возникают процессы меандрирования, одна из функций которого – подрезание склонов с «целью» их активизации – не просматривается на уровне данного фрагмента сети – только на уровне всего бассейна (или долины). Для этого все каналы должны быть так или иначе связаны в единую сеть. Но такую сеть нельзя рассматривать как иерархическую: здесь нет соподчинения в привычном смысле, здесь разные «касты» (популяции водотоков) выполняют разные функции, без которых вся сеть как сложный организм не сможет функционировать, т. е. отображать внешнюю среду и приспосабливаться к ней. И вот вопрос: существует ли в флювиальном бассейне уровень, содержащий символ себя, с которым бассейн постоянно сопоставляет текущее состояние? Это касается всех тех «объектов», которые мы выделяем как целостности – биогеоценозов и их частей, регионов (понятно, не в виде административных единиц – рудимента административной системы), городов и т. п. Но до чего же биогеоценоз сложнее флювиального бассейна! Здесь каждый организм, возможно, следует рассматривать как нейрон, обрабатывающий сигналы, идущие из внешней среды, а их группировки формируют символы, соответствующие собственным состояниям этого создания. Ещё сложнее – антропотизированные образования, основанные на действии людей с их выраженной (если позволяют условия) свободой воли. Всё это – примеры холистских образований, по отношению к которым можно ставить вопрос: есть ли у них хотя бы некое рудиментарное (начальное) представление о себе, позволяющее ощущать себя как целостность? Чем разнообразнее обстоятельства, в которых создание может узнать себя, понять, что эти обстоятельства имеют к нему отношение, накопить информацию о себе и предпринять действия, имея себя в виду, тем богаче (и значимее) его идея о себе — в том смысле слова “идея”, в котором оно не предполагает наличие сознания [Хофштадтер, Деннет, 2003].
Теперь холон видится как некое чувствилище, мультимодальный сенсориум, в котором в интегрированной форме соприсутствуют разные формы восприятия среды (в этом плане интерес представляет работа [Coen, 2001] для случая биологической организации), для которого также характерно наличие интенции (в понимании Дж. Серла [Серл, 2002]). Действие холона как сенсориума и коммуниканта – процесс внутренний, хотя мы можем описывать его только извне. Вводя коммуникацию как одну из важных (если не важнейшую) форм взаимодействия, мы должны рассматривать такие образования как обладающие субъективными составляющими состояний (как, например, “качественные”, “частные”, “раздражительно-переживаемые”, “им­материальные”, “нефизические” [Серл, 2002]). В этой ситуации мы сталкиваемся с серьёзной методологической проблемой, поскольку такие состояния непосредственно не наблюдаемы и, следовательно, их описания зависимы от наблюдателя. Коммуникация ведёт к порождению информации, о которой мы можем судить только по внешнему поведению объекта, понимание которого всегда содержит неопределённость.
С этой позиции может оказаться, что даже эффекты, связанные с термодинамической ветвью эволюции (второе начало) вполне можно описать в терминах коммуникации. Достаточно предположить, что термодинамический хаос есть следствие полного отсутствия понимания между взаимодействующими частицами («общего языка» как формы отклика системы обработки сигналов), и только его появление может привести к росту организации. Тогда холонизация среды – это результат нарушения её организационно-коммуникативной симметрии, обусловленное развитием общего языка, связывающего составляющие в целостность. Так формируется муравейник. Именно это мы имеем в геосреде: возникают образования, которые начинают обрабатывать сигналы как целостности, что вызывает их индивидуализацию и проявление функций (хотя эти функции, как и семиотику, приписывает наблюдатель, как он их видит).
Итак, сложность геосреды обусловлена эффектами коммуникации, включающей кодирование и декодирование потоков сигналов. В природе нет потоков информации, в ней есть потоки сигналов, которые, будучи отобранными и обработанными, становятся информацией: информация возникает всегда для чего-то. Чем сложнее организация, тем сложнее, менее предсказуемо поведение реципиента. Возникающие внутренние описания-отображения в принципе не могут быть объективными. Информация входит в структуру паттернов среды, которые формируются холонами как реактантами/реципиентами через поверхность в результате постоянного контакта, при этом поверхность принадлежит как холонам, так и среде. Поверхности играют ведущую роль в выделении сигналов и их отборе. При этом строится образ полученной совокупности сигналов. Но поскольку весь холон представляет собой сеть коммуникации, то и внутри его возникает множество образов как «представлений» соседних составляющих и среды. Холон оказывается насыщенным именно образами-отображениями. Всё, что холон «знает» о себе и среде представляет собой результат перевода с языка среды на внутренний язык холона. Это знание можно трактовать как Умвелт. Состояния сами по себе, воспринимаемые как знаки, смысла не имеют, смысл формируется реципиентом на основе внутренней семиотической системы (семиоида), которая служит относительной «точкой отсчёта». Мы можем судить о рождении новой информации в холоне только по его реакции на внешние воздействия (как мы их понимаем), но эту реакцию мы опять-таки интерпретируем на основе сложившихся у нас представлений, нашей системы интерпретации: знание – это всегда перевод с одного языка на другой, а перевод никогда не бывает точным. В действительности ситуация гораздо сложнее. Именно по этой причине Мир не может превратиться в матрицу и получает возможность меняться и развиваться: индивидуальности, основанные на паттернах организации, не могут «прочитывать» свои паттерны организации безошибочно. Поэтому то, с чем мы сталкиваемся в нашей материализованной среде, есть всего только один вариант из бесконечного множества вариантов. Этот мир может быть частично измерен, но эти измерения дают только картину, которая больше никогда не повториться.
Холоны формируют свою среду изнутри себя на основе выявления полезных качеств, тем самым создавая и свою структуру и «выявляя» свою функцию в большей целостности: это всегда «взгляд» на окружение из себя на основе формирующегося Умвелта путём сопоставления среды и себя. Важным становится вопрос: как это осуществляется? Думаю, это требует введения понятия о ситуации и ситуационного видения в целом. Ситуация как отношение состояний индивидуализированного фрагмента и остальной среды, проявляется вследствие нарушения симметрии среды и, что вызывает появление напряжений в среде, которая стремится размыть, поглотить выделившийся фрагмент. С другой стороны, она определяется свойствами зарождающихся индивидуальностей, стремящихся усилить различия. Воспринимая окружение, они наделяют его свойствами собственного «опыта», соответствующие тому, чем является для нас ландшафт, включая его очарование. Следовательно, необходимо ввести некую меру различия, «расстояние» между этим фрагментом и средой, причём его организация может и не быть более высокой, достаточно того, чтобы она была какой-то иной. Это может потребовать введения иной системы координат, поскольку организация действует подобно гравитации. Речь идёт о том, что любая индивидуальность, если она действительно таковой является (совсем не обязательно обладающая разумом) строит отображение внешнего мира (среды), разворачивая свою, внутреннюю систему координат. Всё, что воспринимается, отображается именно на её «плоскости», после чего формируется интегральный образ среды. Таким образом, всё зависит от того, в какой степени такое отображение является адекватным реальной среде.
Исходя из сказанного, организация холона – это сжатое описание его среды и себя в этой среде. Процесс формирования целого – это одновременно различение в среде полезных для выживания устойчивых характеристик, и, на этой основе, внутренняя дифференциация, «отражающая» отношение холона к этой среде: так холон сам себя строит, формируя свою внутреннюю конфигурацию. Если бы каждый такой холон только отображал среду, он был бы только её имитатором, не становясь самостью. Такой процесс очень сложен для описания. В его основе лежит развитие коммуникации и порождение информации как последовательности актов нарушения симметрии. В этом плане я не вижу разницы между, например, флювиальным бассейном и растением или биогеоценотическими разностями, этими последними и антропотизированными образованиями – все они обладают сложной структурой, которая позволяет соотносить собственное состояние и состояние среды, стремясь достичь соответствия, согласования, которое недостижимо, что, с моей точки зрения, и выступает движителем изменения. Среда оказывается очень сложной, поскольку это не нечто аморфное, это – поток сигналов, в котором оказываются связанными в единый пакет все сигналы всех других образований, способных обозначить свою индивидуальность. Разделить их, выделив вклад каждого в единый сложный сигнал, навряд ли возможно. Холоны непрерывно стремятся достичь равновесия со средой, но формируя не совсем адекватные отображения, к тому же с запаздыванием, они не достигают его. С этой точки зрения, жизнь и разум представляются как всего только отобранное и сконцентрированное качество (возможно, связанное опять-таки с коммуникацией), т. е. они присутствуют во всей среде в скрытом виде. Это же касается и производственных технологий, используемых человеком. Человеческий разум – это приспособление для выявления возможных вариантов эффективных технологий – чисто адаптивный механизм. Во всех случаях речь идёт о паттернах: одни лежат в основе флювиальных бассейнов, другие – в основе жизни, третьи – в основе систем жизнедеятельности. Ведь речной бассейн тоже можно описать как своего рода экологическую систему, то же касается и системы хозяйства: различие только в количестве сложности, в проявлении способности соотноситься с Миром с помощью ментальных состояний. В какой степени мы можем приписывать их абиотическим образованиям?
Проблема ландшафта и рельефа. Теперь рассмотрим проблему ландшафтоведения как особой составляющей географии (и не только). Этот вопрос обострился в последнее десятилетие, возможно потому, что именно в сфере деятельности географов в наибольшей степени проявилась примесь политики, которую я рассматриваю как форму борьбы за статусы, рейтинги и ресурсы. Поэтому ко всему, что сегодня написано в этой сфере, необходимо относиться с осторожностью. Я неоднократно давал описание тех основных дискурсов (например, [Ковалёв, 2009]), которые сложились в ландшафтоведении, но возвращаться к этому необходимо постоянно. Главное различие между ними состоит в том, что одни считаю ландшафт и рельеф чисто материальными образованиями, которые можно измерять, моделировать как физическую систему, другие видят в нём образ некоторого выделенного фрагмента среды, прежде всего дневной поверхности – действительно физической, видимой, который связан с индивидуальным восприятием каждого реципиента. Эти варианты полностью исключают друг друга. В чём здесь проблема?
Начну с того, что ландшафт/рельеф – это особый смысл/категория, в соответствие которому в разных языках имеются различные термины, но все они отражают холистический взгляд на среду обитания, местность, включая её эстетичность и сакральность. Обе категории вводились спонтанно и к географии отношения не имели: они были связаны с искусством. И хотя, согласно Беркюи [Berque, 2000], этот смысл (категория) проник в Европу ещё в IVV веках из Китая, где зародился в связи с работами художников дикой природы, как их назвал В. Борейко [Борейко, 2005], думаю, он зарождался многократно в разных этнических культурах. Несомненно, этот смысл в ещё большей степени стал проясняться с развитием земледелия, что сопровождалось более заметным упорядочением структуры дневной поверхности: её рисунок становился всё более выраженным. Поскольку труд в те времена носил сакральный оттенок, то и ландшафт становился сакральным. Но в XIX столетии бурное развитие капитализма, требовавшего введения нового смысла Природы как ресурса для производства, повлекло за собой и внедрение новой «ментальной карты»: всё расчленялось на компоненты, некоторые из которых рассматривались, как полезные для производства, остальные – как бесполезные или даже «вредные». При этом быстро забыли, что А. Гумбольдт вводил ландшафт в географию для отображения гармонии окружения, его эстетичности, а это – уж никак нельзя связать с материальностью и его – окружения - измеримостью. Таким образом «идея» рассматривать ландшафт как комплекс, пришедшая в голову Л.С. Бергу – всего только отголосок этой тенденции, идущей, прежде всего, от немецких географов. Искусственно к формированию этих взглядов был «привязан» В.В. Докучаев, которого стали подавать как чуть ли не родоначальника «нового ландшафтоведения» (хороший пример нехорошей политики в науке). Но если внимательно просмотреть периодику тех лет, можно убедиться, что авторы (исключая Берга), писавшие в этот период, никоим образом не рассматривали ландшафт (как и фацию) как материальный объект: это был образ поверхности. Прекрасный пример – публикация И.И. Пузанова о структуре коралловых рифов на дне Красного моря [Пузанов, 1912]. Сегодня мы сталкиваемся со многими определениями ландшафта. Вот одно из них, в котором авторы пытаются дать определение «культурного ландшафта»: «A landscape refers not just to a piece of scenery that can be viewed from some lookout point, but to a patch of land that has some sort of socially-created unity as a result of the behaviors people carry out on it, or the meanings they ascribe to it, or both» [Cultural Landscapes, ]. Оно не предполагает измерения чего-либо, но подводит к интегральной оценке такого пейзажа в сравнении с фрагментами поверхности, незатронутыми деятельностью человека. На первое место выходит единство такого фрагмента поверхности. Это очень близко к определению, которое я дал в 1991 году, определив ландшафт как организацию рисунка дневной поверхности, т. е. это – целостный самодостаточный образ некоторого фрагмента поверхности - местности, информационный пул. Вот ещё одно определение ландшафтного дизайнера: «In fact, landscape is not all these things. It is not the same as place, land, home, or terrain. Its provenance is different, and its current uses cannot be interchanged with other place-related terms. In short, we must be clear on the concept we use» [Janz, Landscape, Language, and Experience…]. В работе [Ковалёв, 2011б] я давал определение ландшафта как организации различий, выявляемых реципиентом. Брюс Б. Джэнз замечает, что ландшафт – это сцена как противоположность места, образ которой связан с визуальным восприятием [Janz, Making a Scene…]. Уже было ясно, что эту организацию каждый индивид воспринимает, исходя из своего Умвелта – «картины мира», которая сложилась у него в процессе жизнедеятельности. Ландшафт/рельеф можно определить и как организацию впечатлений, основанных на выделенных различиях, сложившихся при чувственном контакте с данной местностью. Мы можем придавать смысл некоторому фрагменту только потому, что нам известны другие рисунки и конфигурации поверхностей, что позволяет нам сравнивать их и, так сказать, разводить в нашем семантическом поле. Вот почему мы говорим о горных и равнинных, сельских и городских, степных и лесных ландшафтах… Следует отказаться от «объективной ландшафтной шкалы», она относительна и может быть представлена как упорядоченное множество ментальных состояний того или иного исследователя (или обычного человека). Но основой для этих состояний является структура дневной поверхности, в пределах которой мы сами выделяем фрагменты, рисунки которых нам кажутся завершёнными. Им мы можем придать некоторый смысл. Следовательно, ландшафт и рельеф можно рассматривать как сложную смесь объективного и субъективного. И это делает невозможным их картографическое отображение. В такой же степени это касается и рельефа, почему не может быть ни «ландшафтных карт», ни «карт рельефа» - могут быть только «карты местности». Это говорит о том, что «ландшафт» и «рельеф» - не физические категории, они не предполагают возможности разложения на составляющие и их измерение.
Очень интересную точку зрения на ландшафт высказал М. Бахтин: «When the immanent unity of time disintegrated, when individual life-sequences were separated out … when collective labour and the struggle with nature had ceased to be the only arena for man’s encounter with nature and the world – then nature itself ceased to be a living participant in the events of life. Then nature became, by and large, a “setting for action”, its backdrop; it was turned into landscape individual and private affairs and adventures not connected in any real or intrinsic way with nature itself» (M. Bakhtin, The Dialogical Imagination, p. 217, 1986 - по работе [Folch-Serra, 1990]. Можно вести дискуссию по поводу некоторых моментов этого высказывания М.М. Бахтина, но, извините, где здесь место для «компонентов ландшафта», ПТК, агрохозяйств и т. п.? Такого места не находится: Бахтин заявляет, что ландшафт не содержится в природе самой по себе (выделено мною), что это – только взгляд на природу, обусловленный деятельностью. Конечно, Бахтин несколько сузил понимание ландшафта, поскольку, кроме человеческой деятельности, есть ещё определённым образом организованное движение в самой природе, которая как раз и отражается в структуре дневной поверхности. Человеческая деятельность тоже втискивается (хорошо или плохо) в этот единый режим. Вот и получается, что холистический характер единого режима отражается в холистическом видении дневной поверхности – ландшафте как лице дневной поверхности.
Этот вопрос приобретает особое значение и потому, что сейчас развернулась активная компания по написанию монографий, посвящённых ландшафтному планированию. При этом даже сами авторы этих монографий делают заявления, что не совсем понятно, что это такое (как это имело место, например, на конференции «Ландшафтное планирование», проходившей в МГУ в октябре 2011 года). Проблема как раз и заключается в том, что все эти авторы подходят к ландшафту как к сумме вещественных компонентов, рассматривая их по отдельности. Но что думают по этому поводу западные специалисты по ландшафтному планированию. Например, шведский специалист Л. Эммелин и британо-норвежский географ М. Джонес так определяют ситуацию: «The underlying idea is that a landscape that can be seen can provide an arena upon which a planning dialogue can be conducted» [Jones, Emmelin, 1995, с, 411]. Итак, это некая арена, среда, в рамках которой развёрнут диалог. Я бы сказал, что это – набор условий, задающих ограничения для развития проекта территориального устройства. Само же планирование должно быть географическим. Над этим придётся ещё попотеть.
С этой проблемой связан и вопрос функционирования ландшафта, о котором некоторые авторы так легко заявляют; на самом деле оно приписывается ландшафту как феномену наблюдателем. Ландшафт сам представляет собой только понятие, освободиться от которого невозможно, но многие стремятся так оценить «реальность», чтобы исключить любое указание на ментальность, в виде сознания и субъективности. Но, как замечает Дж. Серл, «основывается это на ложном предположении, будто взгляд на реальность как полностью физическую не­совместим с тем взглядом, что мир в действительности содержит субъектив­ные (“качественные”, “частные”, “раздражительно-переживаемые”, “им­материальные”, “нефизические”) сознательные состояния вроде мыслей и переживаний» [Серл, 2002.., с. 68].
Заключение. Попробуем выделить основные моменты, позволяющие выявить вектор современной географии. Прежде всего, география сегодня воспринимается как единое «тело-поток», чувствительное к тем запросам, которые ставит перед ней возникающая ситуация. А эти запросы идут не только со стороны общества, но и Природы, с которой общество взаимодействует как часть с целым (для этого общество должно ещё стать партнёром Природы). Думаю, что именно этот момент многими остаётся непонятым, но это – одна из причин, почему география принципиально не может быть разделена на те «направления», которые ещё недавно казались адекватными. Но отходят в прошлое «географии чего попало», сводившиеся к описанию размещения «чего попало». География имеет дело с целостной геосредой и сама должна быть целостной. Ведущими понятиями становятся сложность и организация, лучше даже сказать – организация сложности, и география всё больше захватывается этой проблематикой, включающей рост, образно говоря, мощности такой организации, её качества. Как оказалось, геосреде свойственна эволюция и она продолжает эволюционировать, теперь уже при участии человека: так формируется Геомир. Эта эволюция отбирает образования, которые могут всё легче включаться в коммуникативные режимы, создавая новые коммуникативно-информационные ассоциации, отличающиеся более высоким уровнем интенциональности (проявляющейся согласованном потоке восприятия и действия), и наращивая присутствие семантики, накладывающейся на синтаксис. Такая среда может быть представлена как холархия, в организации которой просматриваются геохолоны разных уровней организации – минеральные, биотизированные и антропотизированные со всеми их подуровнями. Важнейшим вопросом становится то, как они устанавливают между собой отношения. Можно предположить, что в основе этих отношений находится коммуникация, обеспечивающая порождение информации, причём информация рассматривается только как внутренний выбор, производимый холоном, о чём «внешний» наблюдатель может судить только по характеру его поведения. Проблема ещё и в том, что этот наблюдатель сам включён в наблюдаемый им холон. Но это значит, что и географ-исследователь должен стать другим, он должен научиться вступать в коммуникацию с исследуемой средой. Мы оказываемся на пороге совершенно новой географии – холистической, а изменение точки зрения должно повлечь за собой изменение системы понятий и способов объяснения. Это требует активизации дискуссии как того поля коммуникации, в рамках которого и рождается новое понимание: наука – это, прежде всего, коммуникация, но не только между её представителями, это – коммуникация между особыми действующими лицами – понятиями и стоящими за ними агентами, которых они представляют.
Всё большую роль в географии играет феномен ландшафта, который рассматривается как отражение геохолонов в структуре дневной поверхности (как организация морфотипов дневной поверхности), воспринимаемое реципиентов индивидуально. Надо помнить, что наша система восприятия достраивает не только форму, но и формирует пространство, его глубину. Геосистемный режим «пишет» текст на дневной поверхности как палимпсесте, который, соответственно, может быть подвержен синтаксическому анализу, но он содержит в себе некоторый неразложимый холизм, который и воспринимается как ландшафт дневной поверхности в рамках местности. И это тоже следует рассматривать как форму коммуникации. Изменение режима геосистемы отражается в изменении/переписывании текста, рисунка, а эта разница (появление коллативных переменных) указывает общее направление сдвига в системе «геосистемный режим – структура дневной поверхности». Именно она содержит пространственно распределённые данные, которые могут быть положены в основу геопланирования.

То, с чем мы здесь имеем дело, 
связано не со степенью сложности, 
а, скорее, с качеством сложности.
Н. Хомский

Литература:


  1. Ковальов О.П. Географічний процес: що стоїть за цим поняттям? // Український географічний журнал, 1997, №4. – С. 45 – 51.
  2. Ковальов О.П. Що відбувається з географією? // Вісник Харківського національного університету. Серія: Геологія – географія – Екологія. Вип. 34. – Харків: ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2011. – С. 128 – 143.
  3. Ковалёв А.П. Холизм и основы холистической географии. Блог Александра Ковалёва: взгляд на географию и ландшафтоведение из Харькова, 2011а – источник: http://www.geography.pp.ua/2011/10/blog-post_19.html
  4. Kineman J.J. Relational Complexity in Natural Science and the Design of Ecological Informatics. Dissertation submitted to the Faculty of the Graduate School of the University of Colorado for the degree of Doctor of Philosophy, 2007. UMI Number 3284407. – 334 p. – источник: http://gradworks.umi.com/3284407.pdf
  5. Серл Дж. Открывая сознание заново. Перевод с англ. А. Ф. Грязнова. М.: Идея-Пресс, 2002. - 256 с.
  6. Kineman J.J. FUNDAMENTALS OF RELATIONAL COMPLEXITY THEORY – источник: http://gradworks.umi.com/3284407.pdf
  7. Smuts J.Ch. Holism and evolution, Macmillan, London & NY, 1926 - http://www.archive.org/stream/holismandevoluti032439mbp/holismandevoluti032439mbp_djvu.txt
  8. Хофштадтер Д.Р, Деннет Д.К. Глаз разума. – источник: http://www.litmir.net/bd/?b=130963
  9. Coen M.H. Multimodal Integration – A Biological View. In Proceedings of the Fifteenth International Joint Conference on Artificial Intelligence (IJCAI'01), pp. 1417-1424. Seattle, WA, 2001. – источник: http://people.csail.mit.edu/mhcoen/Papers/ijcai01.pdf
  10. Ковалёв А.П. Ландшафт сам по себе и для человека / А.П. Ковалёв. – Харьков: «Бурун Книга», 2009. – 928 с.
  11. Berque A. Landscape and the overcoming of modernity - Zong Bing’s principle - SG2 – IGU Study Group – THE CULTURAL APPROACH IN GEOGRAPHY – Seoul, August 14-18, 2000, pp. 1 – 8. – источник: http://www.isc.senshu-u.ac.jp/~the0043/Landscape.pdf
  12. Борейко В.Е. Художники дикой природы. Охрана дикой природы. Вып. 48. - Киев: Киевский эколого-культурный центр. 2005 - 224 с.
  13. Пузанов И. Очерки Северо-Восточного Судана. Заметки и наблюдения натуралиста. Глава Ш. Порт Судан. / / Землеведение. - М. - Книжка Ш - ІУ. 1912 - С. 150-171.
  14. Cultural Landscapes – источник: http://debitage.net/humangeography/landscape.html
  15. Janz B. Landscape, Language, and Experience: Some Claims and Questions. – источник: http://www.arch.ksu.edu/seamon/Janzlandscapelanguage.htm
  16. Ковалёв А.П. Человек, феномен ландшафта и туризм // Учёные записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия «География». Том 24 (63), 2011б, № 1. – С. 186 – 189.
  17. Janz B.B. Making a Scene and Dwelling in Place: Exhaustion at the Edges of Modes of Place-Making – источник: http://pegasus.cc.ucf.edu/~janzb/papers/ImagingJanz.pdf
  18. Folch-Serra M. Place, voice, space: Mikhail Bakhtin’s dialogical-landscape. // Environment and Planning D: Society and Space, 1990, volume 8, pp. 255 – 274. – источник:
  19. http://www.uwo.ca/theory/Course%20Descriptions/Folch-Serra.pdf
  20. Jones, M. & Emmelin, L. 1995. Scenarios for the visual impact of agricultural policies in two Norway landscapes. Scenario Studies for the Rural Environment. Selected and Edited Proceedings of the Symposium Scenario Studies for the Rural Environment, Wageningen, The Netherlands, 12-15 September 1994 (eds. Job F.Th. Schoute, Peter A. Finke, Frank R. Veeneklaas & Henk P. Wolfert), Environment & Policy vol. 5, Kluwer Academic Publishers, 405-413.


Ключевые слова: география, геосреда, холон, геохолон, информация, коммуникация, ландшафт.
Ключові слова: географія, геосередовище, холон, геохолон, інформація, комунікація, ландшафт.
Keywords: Geography, geoenvironment, holon, geoholon, information, communication, landscape. 


Немає коментарів:

Дописати коментар