Ландшафт: возвращение к проблеме интерпретации

Мы все живем в отдельных реальностях, 

вот почему в нашем общении так 

часто  возникают недоразумения и обиды. 

Я говорю "мяу", а вы говорите "гав-гав", 

и каждый из нас считает другого тупицей. 

  Р.А. Уилсон «Прометей восставший»

We have to be more considerate 

when using the word ‘landscape’. 

    Augustin Berque

В последнее время о ландшафте пишут так много, что, казалось бы, проблема толкования термина и понимания феномена должна была быть решена уже давно, но этого не произошло. То, что мы наблюдаем, больше похоже на ситуацию, когда представители разных дискурсов попали в лингвистические ловушки – каждый в свою. Возникла сложнейшая проблема согласования разных точек зрения. Но её решение требует активизации диспута, развития коммуникации между представителями разных взглядов. Наблюдается же иное: сторонники материального/объективного ландшафта не включают в свои обсуждения взгляды тех, кто отстаивает понимание ландшафта как образа – следствия пластического опыта, - паттерна, возникающего в сознании реципиента при чувственном контакте с окружением, хотя научный подход требует наличия такого обсуждения. Замалчивание, игнорирование других позиций свидетельствует только о слабости. В чём же суть различий? Они довольно существенны. Основное различие сводится к тому, что одни считают ландшафт материальным/объективным, другие - ментальным явлением (это касается также рельефа и климата). Первые видят в нём объект, вторые – феномен. Однако и среди сторонников материального ландшафта есть разное понимание: одни рассматривают его как геокомплекс или геосистему определённого ранга, что уже требует включения потоков вещества и энергии, другие связывают его только с поверхностью (например, [Ossing, Negendank, Emmermann, 2001]). В результате возникает чудовищная «каша». Ландшафт оказывается одновременно и чем-то, напоминающим работающую за счёт внешнего источника энергии машину, состоящую из компонентов, которую можно, соответственно, разложить на части/детали, и некую эстетическую и сакральную сущность, которую на части разложить уже нельзя. С одной стороны, это некий трёхмерный и даже, согласно Н.Л. Беручашвили, четырёхмерный объект, - некая область пространства-времени, заполненная компонентами (геомассами), пусть даже связанными в систему, претерпевающую изменение, с другой – чувственно воспринимаемая прелесть (или не прелесть). Есть трактовка ландшафта как просто некоторой организации знаний - совокупность предметов геологии, климата, реголита и почвы, топографии и физиографии, и гидрологии, т. е. о среде (например, [Mills, Li, 2008]) – крайнее упрощение. У А.В. Дроздова с соавторами: «Ландшафт это относительно однородный участок земной поверхности, в пределах которого все природные компоненты (приземный слой атмосферы, растительность (а животные, бактерии, гибы? – А.К.), почвы, наружная часть литосферы (что это – вообще непонятно – А.К.) и др.) и деятельность людей (понятно, без самих людей – А.К.) взаимосвязаны и взаимообусловлены. Термин заимствован из общелитературного языка, где он обозначает пейзаж, картину природы, местность. Ландшафт – это ресурсопроизводящая, средовоспроизводящая и хранящая генофонд система, поэтому ландшафт представляет собой один из главных объектов охраны окружающей человека среды» [Ландшафтное планирование…, 2006, с. 7]. Сколько же надо задействовать дисциплин, чтобы описать ландшафт в таком толковании? Да, по такому определению даже трудно составить какой-то образ того, о чём пишут авторы, не то, чтобы сделать его основой для ландшафтного планирования. Но ведь определение должно отражать идеализированный, очищенный и, главное, целостный образ, чтобы его можно было легко представить и оперировать с ним! А как можно представить то, что там написано? Кроме того, авторы заявляют, что берут термин «ландшафт» из обиходного языка с чётким значением картины природы, а далее коренным образом меняют его смысл, делая его, так сказать, «научным», забывая при этом, что он не является географическим. Конечно, земная поверхность – это действительно слой, но не состоящий из компонентов в виде монолитных масс (воздуха, воды, горных пород и т. п.), а представляющий собой сложную систему активных поверхностей, что делает её комплексом [Ковалёв, 2009] (как иначе она может быть поверхностью?). Но авторы этим вопросом не задаются. Странным компонентом выглядит «деятельность людей». Другие компоненты представлены массами/телами, а что в этом случае? Ведь деятельность предполагает совокупность целенаправленных действий, их организацию: деятельность – это организация действий! Это тоже входит в материальный ландшафт? Странно, растения присутствуют сами по себе, а человек представлен только его деятельностью. Но иногда в такой «ландшафт» вводят и человека, а, следовательно, и его сознание (ведь без него человек – вовсе не человек). Получается так: ландшафты с сознанием (с человеком) и без сознания (без человека).

Такая укомплектованность делает ландшафтоведение подобным географии, разумеется, в её традиционном понимании, что вызывает вопрос: а зачем тогда нужна география, если всё решается в рамках ландшафтоведения - науки о всеохватывающем ландшафте? И зачем тогда нужны понятия «геокомплекс» и «геосистема», если ландшафт является и тем, и другим одновременно? Если же ландшафт рассматривать как физическую поверхность, например, земную (Earth surface) как именно твёрдую поверхность (Land surface), а не активный гетерогенный слой, (лучше называть её «дневная поверхность, кстати, тоже активная), то необходимость в этих терминах отпадает, но исчезает термин, соответствующий организации этой самой внешней – дневной, видимой – поверхности. С ним исчезает и сам феномен организации. Смысла в этом никакого нет, тем более, что термины, взятые из разных языков (вот некоторые из них: англ. - «landscape» (scape – вид, организация схожих объектов, связность среды); франц. - «paysage»; итал. - «paesaggio»; укр., белар. – «краєвид»; польск. – «krajobraz»; серб. - zemljolik, zemljište, krajolik, krajobraz; турец. – «manzara»; ирланд. - «tírdhreach» (tír – проявление, dhreach - страна); валлийск. – «tirwedd» (tir – земля, wedd – внешний вид) и многих других), не содержат в себе корней, обозначающих «вещественную поверхность» (в словах, содержащих землю (land), «land-», думаю, означает не саму землю как физический объект, а «земли» в смысле «land cover»). Датское слово «landschap» ранее означало просто «регион», «земельный простор», картину, репрезентацию природной обстановки. Термин был связан только с изображением местности на картинах, и несколько позднее (через 34 года) его стали использовать для обозначения гармонии в природе¹. Об этом свидетельствует и точка зрения шведского автора К.Р. Олвига [Olwig, 2003]. А. Гумбольдт вводил термин «ландшафт» в географию с совершенно ясным смыслом – как гармонию, эстетичность окружения. Но в последней четверти ХІХ-го столетия это понимание было сильно трансформировано под влиянием интересов буржуазии (см. например [Minca C., 2007]). Теперь в России задумываются о необходимости введения ландшафта (как объекта пользования) в законодательное поле. Если это произойдёт, российские нувориши будут скупать не земли, а пейзажи (отстреливать будут уже не за то, что ступили на «их» землю, а за то, что посмотрели в эту сторону)!

Как показал А. Беркюи [Berque, 2000], смысл (идея, но не слово), связанный с ландшафтом как изображаемым на полотне эстетичным видом, проник в Европу из Китая где-то в ІV - V столетиях, но, похоже, что он спонтанно возникал в разных этнических средах, и это сопровождалось появлением соответствующих терминов, часто непохожих друг на друга. Это видно из приведенных выше примеров. В немецком языке, наряду со словом «landschaft» (где «schaft» выражает связность), есть слово «ansicht» - вид, перспектива (an - у, при, около, возле, близ; на; в, sicht – вид, перспектива). И мне совершенно непонятно, каким образом здесь может появиться «приземный слой атмосферы», грунтовые воды или сохранение генофонда (а почему не финансов?). На сайте [On Landscape Appreciation] ландшафт определяется как “experienced open space” – открытое пространство жизненного опыта, т. е. опять-таки образ, причём образ того окружения, в котором этот опыт приобретается (хотя это несколько размытое определение). Ведь мы не можем знать ничего, кроме наших впечатлений и переживаний. Именно наше сознание проявляет (или в нашем сознании проявляется) ландшафт: это – не тело, это форма. И этот образ двумерен, это картина: двухмерность обеспечивает динамическую симультанность восприятия, тогда как трёхмерность - инертную и однородную среду (Дж. фон Бекеши, по работе [Мак-Люэн, 2003]). Но симультанное восприятие испытывает на себе влияние всех предшествующих актов перцепции, всего жизненного опыта, вливающегося в него из нутрии. Такой опыт у разных людей всегда разный! Образ семиотичен и не предполагает возможности количественной оценки, это - не выразимое словами знание. Наше сознание набрасывает некоторую форму-смысл на ту совокупность различий, фактов, которую наш мозг способен выявить, организуя их на основе уже наличного опыта. Каждое различие – это сигнал. На дневной поверхности написан текст, причём алфавит не является чётко определённым. Наш мозг улавливает «буквы» и «слова», формируя текст дневной поверхности, осмысливая сообщение, что позволяет ландшафту проявиться.

На упомянутом сайте [On Landscape Appreciation] приводятся некоторые определения ландшафта: a) The landforms of a region in the aggregate surface. b) A portion of territory that can be viewed at one time from one place. c) An expanse of scenery that can be seen in a single view. Совершенно очевидно, что речь идёт о восприятии поверхности некоторого региона как целостности, а не о самой поверхности. С тезисом, касающимся обязательности восприятия поверхности из одной точки можно поспорить, думаю, этот процесс более сложен. Указывается, что ландшафт включает такие варианты, как морской, облачный, городской и другие варианты (добавлю – вплоть до текстильного или, как писал Сент-Экзюпери, сердечного ландшафта – уж точно не вещественного) и даже «aestheticscape» (думаю, не в смысле эстетичности, а в смысле распределения эстетичности в пространстве дневной поверхности). Но есть ещё и сакральный аспект, который, почему-то все ландшафтоведы-объективисты не учитывают. Сегодня этот термин используется учёными самых различных областей при характеристике, например, пространства устойчивости систем и т. п. Уже говорят о ландшафте мозга: но ведь это же не сам мозг! И уж точно ландшафт/рельеф не привязан к какому-то узкому диапазону размеров территории: местность, образом которой он является, может иметь самые разные размеры.         

         Мне не трудно понять российских авторов: нелегко оторваться от «твёрдой почвы» объективизма. Но если используется термин обиходного языка, то его значение должно сохраняться, перевод его в категорию научных терминов предполагает только уточнение, а не коренное изменение смысла. А в обиходном варианте нет смыслов, соответствующих взаимосвязи и взаимообусловленности компонентов (это утверждение носит чисто декларативный характер), тем более - ресурсопроизводства, средовоспроизводства, да ещё и хранения генофонда. Если же есть необходимость назвать тот кошмар, который на основе такого определения может построить воображение, надо поставить ему в соответствие другой термин, например, бергшафт (в честь Л.С. Берга - великого трансформатора смыслов обиходных терминов). Но мне больше нравится термин «геокомплекс» как организация активных поверхностей, который, в сочетании с геосистемным режимом, становится геохолоном [Ковалёв, 2011]. В результате вся геосреда представляется как непрерывное холистическое поле – холархия - со следами нарушения организационно-коммуникативной симметрии, что и позволяет выявлять геохолоны в силу их эмерджентности.

Принимая точку зрения на ландшафт как материальную сущность, следует ожидать, что с ним можно оперировать как с вещью - измерять, взвешивать (а, значит, и перевозить с места на место, отрезать) и т. п. Именно так это понимает замечательный польский географ из университета в Варшаве Анджей Рихлинг (Andrzej Richling) – выступление во время дискуссии на конференции «Ландшафт и туризм» (Симферополь, 2010). Ну, что же, мне остаётся попросить Анджея отмерить, взвесить и прислать мне 1 кг польского ландшафта. Ну, а если согласиться с тем, что и человек входит в состав такого ландшафта, то как его измерять, тоже взвешивать? А как тогда быть с его сознанием, идеями, устремлениями – они ведь тоже должны войти в состав ландшафта, как материальной сущности и быть подвержены измерению? В каких единицах? И тогда авторы книги «Ландшафтное планирование с основами…» должны рассмотреть сознание как планируемый компонент их ландшафта, а также его значимость и чувствительность! Но этого там нет.

Не может термин «ландшафт/рельеф» быть и синонимом слова «местность», которую следует определять как некий фрагмент непрерывной дневной поверхности как физической поверхности, выдел. Мы перемещаемся по местности (но не по ландшафту/рельефу), картографируем местность (а не ландшафт/рельеф) и т. д. Но ландшафт имеет отношение именно к местности – ландшафт местности как её вид, лицо, организация выявляемых нами различий, рисунок, как его видит некоторый реципиент, особенно если он предполагает совершение некоторых действий (влияет прагматика). Для этого мы используем сначала перцептивные, затем – концептуальные категории. Когда я пишу: «организация различий», - то становится понятным, что это та организация, которая проявляется в сознании индивида, следовательно, с учётом его индивидуальных особенностей. Речь идёт о ментальном образе – феномене, в то время, как организация рисунка дневной поверхности, так сказать, сама по себе, остаётся кантовской вещью в себе. Вот почему мною было введено понятие онтоландшафта [Ковалёв, 2009]. И никакая тропа Колбовского не окультуривает ни местность, ни ландшафт. Она только стягивает к себе движение, задавая его направление, «уплотняет» пространство. Первопроходцы прошлого не прокладывали тропы, а чаще всего пользовались звериными тропами, используя проводников. Вся саванна покрыта звериными тропами, но никто не считает этот ландшафт культурным! Сейчас зажиточные лоботрясы на квадрациклах формируют в лесах не тропы, а дороги – это тоже следует считать окультуриванием? То, что натворили в своё время гусеничные вездеходы в тундре – тоже окультуривание? Господин Колбовский, как это понимать? Кстати, если исходить из определения, приведенного в цитируемом «Ландшафтном планировании», то, простите, куда делись треки авиалиний: это же воздушные магистрали?

Но человек действительно имеет отношение к ландшафту/рельефу, поскольку именно его сознание проявляет организацию на основе воспринимаемых различий как голых фактов. Ландшафт/рельеф, как образ, есть следствие симультанного взаимодействия всех чувств (с учётом всего накопленного опыта), которыми располагает человек - тактильной чувствительности, хотя мы и выделяем визуальную сторону восприятия как основную. И рождение этого образа как целостности основывается, прежде всего, на синестезии, сопровождаясь эмоцией, а не на рациональной редукции. Речь идёт о чувственной тяге к сложному взаимодействию качеств, когда эти качества не разделяются, а соприсутствуют тотально. Некий фрагмент поверхности как бы зазывает тебя, втягивает, делая тебя сопричастным формированию структуры. Вот где появляется человек, вот в каком плане он становится составной частью ландшафта-образа: есть общая поверхность контакта, связывающая некую среду (в нашем случае – дневную поверхность) и человека. Обратимся к работе H. Ueda [Ueda, 2009]: он попытался показать возникновение ландшафта как образа места под действием некоторых факторов (рис. 1). Интересная схема, но я не думаю, что репрезентация в нашем мозге представлена в виде рисунка: это не так, наше сознание не имеет пространственного характера. Там присутствуют связанные между собой символы, кодирующие смыслы, которые мы можем передать с помощью языка, это – организация символов, накладываемая на неупорядоченный поток сигналов, фактов.

Рис. 1. Восприятие ландшафта как места [Ueda, 2009, с. 2].

С.Д. Хайтун поясняет это на примере «Джоконды» Леонардо да Винчи и «Галарины» Сальвадора Дали. Эти две очень разные картины имеют одинаковую основу, добавлю, вещественную, – они «сотканы» из масляных красок на холсте, вся их специфика определяется тем, как эти краски организованы в определённые структуры (паттерны). Изучение холста и красок возможно и даже в определённом смысле полезно, однако ровным счётом ничего не скажет о самих картинах как произведениях искусства и об изображённых на них женщинах [Хайтун, 2001]. Это же касается и воспринимаемых нами поверхностей, выделяя в них местности. Это хорошо видно на картинах Джека Ступпина (рис. 2): замечательная мозаика как организация без центра. Реальный пейзаж, несомненно, будет отличаться от изображения, но оно оказывается полезным для нас. Мы воспринимаем их благодаря тому, что они образуют некую пространственную организацию цветовых пятен/лоскутков (patches), причём каждый фрагмент оказывается неповторимым. Эти пятна/лоскутки – как страницы самых разных размеров, - каждая тянет к себе и звучит: мы слышим голоса местностей и сталкиваемся с их взглядами. Это значит, что мы формируем их образы, включая тот звуковой фон, который с ними связан, мы соединяемся с ними в единое целое. Это объясняется участием всего тактильного восприятия.

Рис. 2. Мозаичное изображение Alexander Valley, Jack Stuppin – художественный «план» местности. - (http://www.jackstuppin.com/gallery6.1.html).

Вот почему я связываю понятие ландшафта с паттерном. Ошибка тех, кто овеществляет ландшафт, состоит в том, что они полностью исключают роль человека как реципиента-творца, считая, что то, что они описывают и кладут на карту, и есть незыблемая реальность, что структура, которую они выделяют, априорна. Реципиент-творец становится чем-то, вроде ксерокопирующего устройства, роль сознания сводится к отражению составляющих структуры в режиме «один к одному». На самом деле, как это показано в моих работах [Ковальов, 2005, Ковалёв, 2009], роль человека в формировании ландшафта как образа огромна. В общем плане это понимали А. Пуанкаре, Э. Гейзенберг, Н. Бор и многие другие. Это отражено в работах Г. Бейтсона и Дж. Гибсона. Всё оказывается очень даже относительным. Вот почему вопрос о том, субъективно-индивидуален (перцептуально-когнитивен, ментален) ландшафт или онтологически реален, не может быть решен. Вернее, нельзя ответить на вопрос, в какой степени та организация, которую каждый из нас выделяет, соответствует реальной организации. Это и привело меня к понятию онтоландшафта/рельефа. Каждый видит свой вариант ландшафта/рельефа. Это очень хорошо описал Р.А. Уилсон: «Каждый из нас замкнут в туннеле реальности (предположение-потребление), созданном собственным мозгом. Мы не "видим" и не "ощущаем" его в качестве модели, созданной нашим мозгом. Мы автоматически, бессознательно, механически "видим" и "ощущаем" его вне нас и считаем его "объективным". Когда мы сталкиваемся с кем-либо, чей отдельный туннель реальности явно отличается от нашего, мы слегка пугаемся и всегда теряем ориентацию. Мы склонны считать, что эти люди либо сумасшедшие, либо пытаются нас каким-то образом надуть, либо это спланированный розыгрыш» [Уилсон, 1998]. В этом проблема. Но ведь представители берговского «ландшафтоведения» этот тезис вообще игнорируют. Они считают, что Мир таков, каким они его хотят видеть! Я предложил им натянуть верёвочки, маркирующие однозначно выделяемые фации, урочища и местности – они увяли. А если что-то не так, в дело вступает политика, например, игнорирование иной позиции, изоляция оппонента… Но ведь это обеспечивает только временный «успех». Забывают о том, что наука предполагает плюрализм и открытость. 

Этот момент становится решающим и в проблеме ландшафтного планирования, которое предполагает моделирование. Но ландшафт ли моделируется? Мне могут сказать, что такие модели уже существуют, например, модели А.С. Викторова [Викторов, 2006]. Я отвечу так: наличие в названии слова «ландшафт» совсем не означает, что моделируется именно ландшафт (это же касается и ландшафтного планирования), тем более, что там речь идёт о некоей морфологии ландшафта (на самом деле – о морфологии дневной поверхности). Этот автор подходит к моделированию ландшафта механистически, но дело в том, что ландшафт/рельеф не редуцируем, не разложим, это – информационный пул, единый образ, отражающий некую семиотическую сущность! В этом плане значительно интереснее выглядит презентация [Diaz-Varela E., Alvarez-Alvarez P. и Marey-Perez M., 2009], но и в этой работе моделируется не ландшафт, а мозаика поверхности, с которой затем оперируют авторы, демонстрируя масштабную вариативность выделов как важный фактор, влияющий на управление. Вот если в такой мозаике выявится некий паттерн, можно будет сказать, что она – ландшафтообразующая (в смысле – стимулирующая к возникновению ландшафтного паттерна). Это хорошо видно на рис. 3 из работы [Shachak M., Boeken B. and other, 2008]. Речь идёт о сочетании определённых морфотипов, что приводит к образованию рисунка, который мы способны запомнить (в данном случае – разные паттерны растительного покрова как формы, связанные с зависимостью биомаасы от количества осадков). Такие формы могут возникать и на склонах под действием склоновых процессов. Если такой возможности нет, то структура поверхности не даёт стимула к ландшафтообразованию: ландшафт не проявляется. Несомненно, это происходит в результате сжатия материала перцепции. Таким образом, не каждый произвольно выделенный фрагмент поверхности стимулирует образование паттерна. Вот почему местности выделяются как аттрактивные фрагменты именно благодаря такому свойству – наличию более-менее выраженного рисунка.

Рис. 3. Различные структуры растительного покрова, содержащие паттерн и стимулирующие самоорганизацию перцептивного материала в сжатый образ-ландшафт. Осадки в диапазоне Р₁ – Р₂ ведут к образованию изображённых рисунков поверхности, которые позволяют сформировать паттерны. 

Ещё интереснее изображения, приведенные в работе [Larsen, Harvey, 2010]. Здесь мы также имеем моделирование сочетания морфотипов, создающие определённые типы упорядоченности, зависимые от устойчивости растительность к течению.

Рис. 4. Разнообразие результатов моделирования и их сравнение с реальными заболоченными территориями. Показаны плановые имиджи: белые пятна – растительность с высоким сопротивлением течению, чёрные – растительность с низким сопротивлением течению.  

Это же касается и рельефа. В книге «Ландшафтное планирование..» читаем (с. 53): «Так, карты рельефа должны представлять не только его генетические формы, но и морфологические особенности – длину, крутизну и экспозицию склонов, густоту и глубину расчленения, проявления эрозионных процессов…». Простите, но всё это – черты не рельефа, а дневной поверхности. Поскольку и ландшафт, и рельеф – ментальные феномены, мы и не можем положить их на карту. На карте отображается поверхность, а не ландшафт/рельеф! Поэтому не может существовать ландшафтных карт и карт рельефа – эти феномены не пространственны, они не состоят из вещей со своими местоположениями, они семиотичны. Кстати, это касается и фотографий, на которых запечатлены разные фрагменты поверхности, пространственная структура которых позволяет воспроизвести естественную ситуацию и проявить ландшафт. Знакомую местность мы узнаём благодаря срабатыванию программы узнавания, которая основывается на сравнении внутреннего паттерна и внешнего потока сигналов. Именно поэтому было введено ландшафто/рельефо-образующее расстояние – тот диапазон отдалённости ландшафтообразующей поверхности, который позволяет целостно воспринять картину и сформировать единый образ местности, т. е. на котором отдельные объекты с их местами «растворяются», а общий рисунок проступает между ними, стягивая их в целостность. Его-то и улавливает наше сознание. Отдельно взятые вещи разделяют, разрывают пространство, это – эгоисты, захватывающие места-территории (каждая вещь модулирует свое собственное пространство), в то время, как общая картина объединяет, стягивает пространство в единое целое, позволяет ему проявиться именно как пространству. В результате и сами вещи получают возможность приобрести смысл – без общей картины они бессмысленны – всегда возникает вопрос: а что здесь делают эти вещи? Всё приобретает смысл через сочетание различий. Извините, механицизм здесь неуместен. Здесь речь идёт об организации, которую невозможно измерить – она содержит то, что можно назвать невыразимым словами внутренним знанием. И всё же, ландшафт/рельеф моделируется? Моделируется поверхность в виде макетов, рисунков, карт, планов (предполагаемой структуры поверхности) – то, что делают ландшафтные дизайнеры. Эти формы моделирования позволяют представить себе ландшафт будущей поверхности, поскольку они содержат в себе организацию. Архитекторы и дизайнеры высокого уровня подбирают такую структуру поверхностей, которая соответствует их замыслу как паттерну. Основу такого моделирования составляет новый паттерн как результат творческого акта.

Понимание ландшафта как вида местности, как проявления её тотальности поддерживается многими географами и специалистами в области ландшафтного дизайна. Такое понимание заложено в определение ландшафта в Оксфордском словаре. Ландшафт связывают именно с образом, возникающим на основе перцепции некоторой видимой поверхности (или среды в целом). Формирование такого образа – процесс ментальный, в его основе лежит перцептивный ландшафт, о котором писал ещё Р. Арнхейм [Арнхейм, 1974]. Следовательно, он не вещественен, не пространственен (как не является пространственным и наше сознание), это – информационный пул, паттерн воспринимаемого рисунка поверхности, если он более-менее насыщен основными чертами, что даёт возможность сформировать полноценный образ, в соответствие которому можно поставить имя, содержащее смысл. Именно такой вариант я называю минимальным ландшафтом. Местность может иметь значительные размеры, но для того, чтобы сформировался её образ, необходимо воспринять только её часть, содержащую достаточно различий, позволяющих сформировать паттерн. Чтобы сформировать образ поймы, совсем необязательно протопать всю пойму – надо набрать достаточное количество впечатлений, после чего они начнут повторяться: это – асимптотический процесс. Но чтобы могло сформироваться представление о горном ландшафте, одной горы явно недостаточно. Однажды я со студентами шёл по долине р. Оскола с красивыми выходами мела на крутом высоком правом берегу (рис. 5). Одна студентка меня спросила: Александр Павлович, это похоже на горы? Пришлось её разочаровать. А проблема в том, что в её жизненном опыте не было впечатлений о настоящих горах. Таким образом, наши суждения о том или ином ландшафте/рельефе как паттерне появляется в результате сложной работы мозга, связывающей то, что мы видим, с тем уже обработанным материалом, с которым нам приходилось сталкиваться.

Значительный интерес в этом плане представляет работа шведского географа К.В. Абрахамссона, поставившего вопрос о том, что такое ландшафт и что значит его потеря. Он пишет, что физическая (в смысле - природная) среда трансформируется в ландшафт как внутренний образ, причём культурные группы производят такую трансформацию путём использования различных символов, придающих различные значения одним и тем же физическим объектам [Abrahamsson, 1999]. И близко нет здесь тех «компонентов ландшафта», о которых пишут А.В. Дроздов со своими соавторами, или К.Н. Дьяконов и А.В. Хорошев (например, [Дьяконов, Хорошев, 2911]), множество других, кто следует за Л.С. Бергом и его учениками. В 2005 году очень известные львовские ландшафтоведы - Мельник и Круглов – в грубой форме (в этом и состоит их известность!) обвинили меня в нарушении научной этики, поскольку в своей монографии [Ковальов, 2005] я использовал термин «фация», не сославшись на Л.С. Берга. Они продемонстрировали неосведомлённость относительно и происхождения этого термина, и его смысла, и истории его использования географами, которое началось задолго до Берга. Но это привело к тому, что я нашёл место этому термину в географии [Ковалёв, 2009], за что и благодарен им. На польско-украинской конференции «Ландшафт и туризм» (Симферополь, 2010) также львовский энеолог Петлин в безобразной форме поставил под сомнение то, что я занимаюсь исследованием ландшафта. Его поддержали группа украинских географов, включая П.Г. Шищенко, указавшего мне на необходимость следовать взглядам крупных географов прошлого (жаль, что мне в своё время не объяснили, что за меня кто-то уже подумал, и мне не стоит этим заниматься). По своей форме это даже близко не напоминало научную дискуссию.

В завершение хотелось бы отметить следующее. Мы живём в изменчивом Мире, формируя его образ, который стремимся максимально совместить с тем, что находится там – за поверхностью, отделяющей нас от среды. С этой целью мы формируем понятия, категории, в соответствие которым ставим термины. Они имеют свои треки изменения, стремясь освободиться от тех детерминантов, которые лежат в их основе, но чаще всего происходит движение их смыслов в режиме странного аттрактора. История терминов «ландшафт» и «рельеф» именно такая. Но всё возвращается на круги своя, только уже на новом уровне понимания. Сегодня мы относим эти феномены к категории паттернов. А как заметил Г. Бейтсон, если законы сохранения энергии и материи касаются скорее вещества, чем формы, то ментальные процессы, идеи, коммуникация, организация, дифференциация, паттерн и т. д. - дело скорее формы, чем вещества [Бейтсон, 2000]. Вот почему ландшафт/рельеф нельзя подвергнуть измерению и моделированию: форма целостна, неразложима, она ментальна, связана со смыслом. Ландшафт/рельеф, как и климат, являются принадлежностью только нашего опыта, и измерения и взвешивания объектов не имеют к ним никакого отношения. Не имеет отношения к этому и разнообразные химические анализы. И если некую физическую целостность можно разложить на составляющие её физические компоненты, то ментальный феномен – нельзя, поскольку физические составляющие принципиально невозможно включить в ментальную целостность. В то же время, сложнейший процесс формирования образа всегда связан с предположением о процессах, режимах, которые могут порождать данную морфологию. А это значит, что мы, не замечая этого, обращаемся к соответствующим режимам, следствием которых, согласно нашим предположениям, она может быть. Но этот вопрос – тема другой статьи.

And yet, there is really only one opening - since what 

I see facing me is only one continuous landscape, 

without partition or gap 

[Michel Foucault, “Le corps utopique”].

Литература:

1. Ossing F., Negendank J.F.W., Emmermann R. (Translation from the catalogue: “Die‚ Kleine Eiszeit’: hollandische Landschaftsmalerei im 17. Jahrhundert“, Berlin, ed.: Gemaldegalerie, Staatl. Museen zu Berlin Preu.ischer Kulturbesitz, 2001. - 92 pp. – источник:
2. http://bib.gfz-potsdam.de/pub/wegezurkunst/the%20origin%20of%20landscape.pdf
3. Mills H.H., Li P. Forest Encyclopedia Network. The Physical Landscape (14 Nov. 2008) – источник: http://www.forestencyclopedia.net/p/p1521,
4. Ландшафтное планирование с элементами инженерной биологии. – М.: Тов-во науч. Изданий КМК, 2006. – 239 с.
5. Ковалёв А.П. Ландшафт сам по себе и для человека. – Харьков: Бурун-книга, 2009 . – 927 с.
6. Olwig K.R. Commons & Landscape / Landscape, Law & Justice: Proceedings from a workshop on old and new commons, Centre for Advanced Study, Oslo, 11-13 March 2003. – Рр. 15 – 22. – источник:
7. http://dlc.dlib.indiana.edu/dlc/bitstream/handle/10535/77/commons_and_landscape.pdf?sequence=1
8. Minca C. Humboldt’s compromise or, the forgotten geographies of landscape // Human Geography 31(2): 179-193', 2007 – источник: http://digirep.rhul.ac.uk/file/45b240ed-d23a-e772-dac2-9eda36c28c16/1/Humboldt%27s%20compromise_Minca.pdf.
9. Berque A. Landscape and the overcoming of modernity - Zong Bing’s principle - SG2 – IGU Study Group – THE CULTURAL APPROACH IN GEOGRAPHY – Seoul, August 14-18, 2000, pp. 1 – 8. – источник: http://www.isc.senshu-u.ac.jp/~the0043/Landscape.pdf
10. On Landscape Appreciation (Discussion Group on Landscape Appreciation, edited by: J.D. Goldfarb) – источник: http://www.freewebs.com/jorgeg/
11. Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга. Сотворение человека печатной культуры. Перевод с англ. А. Юдина. Киев: Ника-Центр Эльга. Издательский дом Дмитрия Бураго, 2003. – 206 с.
12. Ковалёв А.П. Геомир: связь сложности и комплексности // Учёные записки Таврического національного университета им. В.И. Вернадского. Спецвыпуск: по матеріалам конференции «Мир современной географии». - Т. 24 (63), № 2, часть 1, География. – Симферополь: ТНУ, 2011. – С. 34 – 39.
13. Ueda H. A Study on Resident Landscape Perception through Landscape Image Four Case Studies in German and Japanese Rural Communities. – источник: https://kobra.bibliothek.uni-kassel.de/bitstream/urn:nbn:de:hebis:34-2009072029116/3/ThesisHirofumiUeda.pdf
14. Хайтун С.Д. Эволюция и энтропия: фундаментальная сущность эволюции. Вопросы философии, 2001, №2. – С. 192 – 196.
15. Викторов Ф.С. Основные проблемы математической морфологии ландшафта. – М.: Наука, 2006. – 252 с.
16. Diaz-Varela E., Alvarez-Alvarez P. и Marey-Perez M. Influence of landscape pattern on scale divergence in categorical maps. European IALE Conference Salzburg, 2009. – источник:
17. http://www.scala-project.at/webseiten/images/pdfs/10_Emilio%20Diaz-Varela.pdf
18. Shachak M., Boeken B., Groner E., Kadmon R., Lubin Y., Meron E., Ne’eman G., Perevolotsky A., Shkedy Y., UNGAR E. Woody Species as Landscape Modulators and Their Effect on Biodiversity Patterns // March 2008 / Vol. 58 No. 3 • BioScience 209 – 221. – источник: http://marag.bgu.ac.il/documents/Shachak_et_al%2008-Bioscience.pdf
19. Larsen, L.G., Harvey, J.W., 2010. Modeling of hydroecological feedbacks predicts distinct classes of landscape pattern, process, and restoration potential in shallow aquatic ecosystems.
20. Geomorphology, doi:10.1016/j.geomorph.2010.03.015.
21. Ковальов О.П. Географічний ландшафт: науковий, естетичний і феноменологічний аспекти. - Харків: Екограф, 2005. - 388 с.
22. Уилсон Р.А. Прометей восставший. Психология эволюции. - "ЯНУС" "София", 1998. – 304 с. - источник: http://www.kuzbass.ru/moshkow/koi/PSIHO/UILSON/prometej.txt
23. Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие / Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1974 – 392 с.
24. Abrahamsson K.V. Landscapes Lost and Gained: On Changes in Semiotic Resources // Human Ecology Review, Vol. 6, No. 2, 1999. - Рр. 51 – 61.
25. Дьяконов К.Н., Хорошев А.В. Актуальные проблемы и задачи ландшафтного планирования / Актуальные проблемы ландшафтного планирования. Материалы Всероссийской научно-практической конференцию – М.: Изд-во МГУ, 2011. – С. 8 – 13.
26. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. Пер. с англ. Д.Я. Федотова, М.П. Папуша М.: Смысл. 2000. - 476 с.

Ключевые слова: ландшафт/рельеф, местность перцепция.

Ключові слова: ландшафт/рельєф, місцевість (місцина), перцепція.

Keywords: landscape, terrain (country), perception

1 The American Heritage® Dictionary of the English Language, Fourth Edition copyright ©2000 by Houghton Mifflin Company. Updated in 2009. Published by Houghton Mifflin Company. All rights reserved.